Десять часов на охоте

Жюль Верн

Десять часов на охоте

I

Некоторые, знаю, на дух не переносят охотников. Может быть, потому, что эти джентльмены не моргнув глазом убивают несчастное зверье, а может, потому, что при любом случае отчаянно хвастают своими подвигами. Склоняюсь больше ко второму.

Дело в том, что лет двадцать назад я охотился! Да-да, охотился!

Каясь, хочу признаться еще в одном грехе и вкратце поведать о своих приключениях. Возможно, этот рассказ, правдивый и искренний, навсегда отобьет желание у моего читателя пускаться на поиски дичи вместе с собакой, спущенной с поводка, охотничьей сумкой за спиной, патронташем на поясе и ружьем в руках. Но на это я особенно не рассчитываю, просто хочу исповедаться.

Итак, на свой страх и риск, начинаю.

II

Один философ-чудак как-то сказал: «Не обзаводитесь никогда ни загородным домом, ни экипажем, ни лошадьми, ни охотничьим снаряжением! Найдите друзей, которые сами все это предложат вам!» В подтверждение сей аксиомы добавлю, что и я впервые охотился в угодьях, хозяином коих не являлся.

Если не ошибаюсь, стоял конец августа 1859 года. Департамент Сома. Накануне префект, к радости законопослушных граждан, оповестил об открытии нового охотничьего сезона. В Амьене не было ни одного лавочника, ни одного мелкого ремесленника без какого-нибудь ружьишка для набегов на окрестные леса. По меньшей мере в течение шести недель эту торжественную дату с нетерпением ожидали и ловкачи, отлично стреляющие навскидку, и неумехи, тщательно прицеливающиеся, но никогда не попадающие. И те и другие снаряжались, запасались провизией, тренировались, только и разговоров было, что о перепелке, зайце или куропатке.

Жена, дети, семья, друзья — все забыто! Политика, искусство, литература, сельское хозяйство, торговля — вес отошло на второй план перед великим событием, которое бессмертный Жозеф Прюдом с полным правом назвал «варварским развлечением». Получилось так, что среди моих немногих друзей в Амьене был один отважный охотник, замечательный малый, хоть и чиновник.

Он легко мог сослаться на ревматизм, когда надо было идти на службу, но чувствовал себя полным сил, целыми неделями бродя по лесам. Моего друга звали Бретиньо.

Он зашел ко мне, когда об охоте я и не помышлял.

— Вы что, никогда не охотились? — спросил Бретиньо одновременно снисходительно и недоуменно.

— Никогда, — честно признался я.

— А нет ли у вас желания приобщиться к нашему братству? — поинтересовался мой друг. — Подумайте, двести гектаров в коммуне Эрисар, где дичь сама идет в руки. Разве не здорово?

— Дело в том… — заколебался я.

— У вас, наверное, нет ружья?

— Нет, Бретиньо, и никогда не было.

— Не беда! Возьмете мое старенькое, плохонькое, правда, но зайца бьет с восьмидесяти шагов.

— При условии, что в восьмидесяти шагах окажется заяц.

— Вот именно!

— Спасибо, Бретиньо.

— Пустяки, помните только, что вы будете без собаки.

— Без собаки? Но зачем она нужна, если есть ружье?!

Бретиньо взглянул на меня как на пустое место. «Ни рыба ни мясо», — красноречиво говорил его взгляд. Всякий, кто шутил по поводу охоты, не вызывал симпатии моего друга. Тень недовольства мелькнула на его лице:

— Ну как, согласны?..

— Если вы настаиваете… — ответил я без особого энтузиазма.

— Решено! Отправляемся в субботу вечером. Только, чур, не опаздывать.

Вот так и началась авантюра, мрачные воспоминания о которой преследуют меня и по сей день.

Признаться, приготовления к открытию охоты оказались не утомительными. Я не потратил на них и часа сна. Но если уж про все начистоту — демон любопытства немного меня покусывал. Будет ли оно таким интересным, это событие? Или все враки? Посмотрим, посмотрим.

Если я и согласился обременить себя ружьем, то только затем, чтобы не выглядеть белой вороной среди Немвродов. [1] Благодаря Бретиньо у меня была еще и пороховница. Л вот о ягдташе следовало позаботиться самому. «Без него можно вполне обойтись», — успокаивал я себя. Но, увы… Новую сумку пришлось-таки купить, но с условием, что, непомятую и непоцарапанную, ее примут назад за полцены. Продавец посмотрел на меня, улыбнулся и согласился.

Эта улыбка вряд ли могла сойти за доброе предзнаменование.

«А в конце-то концов, — подумал я, — будь что будет!»

О, суета!

III

В пятницу, в шесть часов вечера, на площади Перигор состоялась встреча участников предстоящей охоты. Вместе со мной их, не считая собак, оказалось восемь — отличных стрелков пикардийской столицы. Бретиньо и его компаньоны — причислить себя к таковым у вашего покорного слуги не хватало смелости — были великолепны.

Какие потрясающие типы! Одни сдержанные, поглощенные мыслями о завтрашнем дне, другие веселые, словоохотливые, в рассказах уже опустошившие земли Эрисара. Моему другу пришлось представить их по всей форме. Первым был Максимон. Высокий худой мужчина, очень добрый, пока в руках у него не появлялось ружье — один из тех охотников, о которых говорят, что он скорее убьет кого-либо из своих компаньонов, чем вернется не солоно хлебавши. Полную противоположность этой значительной личности представлял некто Дювошель, толстый коротышка лет пятидесяти пяти — шестидесяти, такой глухой, что не мог расслышать выстрела собственного ружья, но неистово присваивавший себе все спорные попадания. Его заставляли — и не раз — стрелять в уже мертвого зайца, да еще из незаряженного ружья. Это была одна из тех охотничьих мистификаций, разговоров о которых хватает на полгода дружеских встреч и застолий.

Мне пришлось испытать и силу рукопожатия Матифа, большого мастера по части охотничьих баек. Ни о чем другом он никогда, собственно, и не говорил. А какие отпускал шутки, междометия! А как имитировал крик куропатки, лай собаки, ружейный выстрел! А жестикуляция! Взмахи рукой будто веслом означают взлет куропатки. Полусогнутые ноги, спина дугой, левая рука вытянута вперед, а правая прижимает к плечу воображаемый приклад— поза стрелка, не знающего, что такое промах. «Бах! Бах! Бах!»— комментировал он свои действия, и казалось, пули свистят у моего уха.

Но самое яркое впечатление производил диалог неразлучных, как два пальца одной руки, Матифа и Понклуэ. В жарких спорах они щеголяли друг перед другом охотничьими подвигами.

— Ну и настрелял же я зайцев в прошлом году! — потирал руки Матифа. — И не сосчитать!

— И я тоже! — в тон ему восклицал Понклуэ. — А вспомни последнюю охоту в Аргеве. Какие были куропаточки!!!

— Да, до сих пор вижу первую, которой удалось упорхнуть.

— А я ту, что от выстрела осталась совсем без перьев.

— Ну а ту, что упала в борозду, даже собака не смогла найти.

— А ту, в которую я, набравшись наглости, выстрелил более чем с сотни шагов и тем не менее, разумеется, попал, разве забыть?!

— Как и ту, которую после двух моих выстрелов — паф! паф! — я уложил в люцерну, но моя собака, к сожалению, в один миг слопала жирную птичку.

— По сей день жалею, что упустил целую стаю, пока перезаряжал ружье. Эх, какая была охота, друзья, какая охота!!!

Про себя же я подумал, что ни одна из куропаток друзей-охотников, вероятно, так и не оказалась в их сумках. Но высказаться вслух не осмелился. Имена остальных представленных мне джентльменов позабылись. Помню только, что у одного из них была кличка Баккара, потому что, охотясь, «он все время стрелял и никогда не убивал». [2] Кто знает, мучился я дурным предчувствием, кто завтра удостоится этого прозвища? Время покажет!