Захватчики под парусами

Густав Эмар

Захватчики под парусами

Глава I. Гостиница французского двора

Хотя от Шансо, где начинается Сена, до Гавра, где она впадает в море, протяженность этой реки составляет не более двухсот лье 1, однако, несмотря на это сравнительно небольшое расстояние, Сена является одной из важнейших рек мира: со времен Юлия Цезаря и до наших дней на берегах ее решались величайшие общественные вопросы, волновавшие мир во все века.

Туристы, живописцы, путешественники, отправляющиеся в дальние края на поиски живописных мест, не могут найти ничего красивее извилистых берегов этой реки, окаймленной многолюдными городами и грациозными деревнями, кокетливо разбросанными направо и налево по зеленым долинам или исчезающими среди густой растительности ее крутых берегов.

Наша история началась 26 марта 1641 года в одной из этих деревень, в нескольких лье от Парижа.

Деревня эта имела только одну улицу, длинную и узкую, спускавшуюся с вершины довольно крутой горы, вьющуюся вдоль небольшой речки и кончавшуюся в нескольких шагах от Сены. Улица эта во всю свою длину была обрамлена низкими и безобразными домами, служившими большей частью гостиницами для путников всякого рода, постоянно проезжавших эту деревню и останавливавшихся в ней ночевать.

Верхний конец улицы был занят монастырем, очень богатым, возле которого возвышалось большое здание, скрытое в обширном саду и служившее гостиницей богатым людям, которых дела или удовольствие приводили в эту деревню, окруженную на десять миль вокруг роскошными жилищами знатных вельмож.

Ничто во внешнем виде не могло заставить угадать в этом здании гостиницу; нижняя дверь вела в сад, и только пройдя его весь, можно было увидеть дом. Но у гостиницы существовал другой проезд с дороги, тогда не многолюдной, которым пользовались экипажи, когда путешественник был принят трактирщиком.

Хотя этот дом был гостиницей, его хозяин принимал не всех приезжих; напротив, он был очень разборчив и уверял, что гостиница, удостоенная посещением короля и всесильного кардинала, не должна была служить убежищем бродягам. Чтобы оправдать присвоенное себе право, трактирщик заказал вывеску, на которой был представлен французский герб с золотыми буквами, подписанными внизу: Гостиница Французского Двора.

Эта гостиница пользовалась большой известностью не только в окрестностях, но и в самом Париже, и, надо прибавить, известностью заслуженной, потому что если трактирщик был привередлив относительно выбора своих посетителей, зато он ухаживал и за людьми, и за лошадьми с особенным рвением.

Несмотря на то что наступили последние числа марта, холода стояли довольно сильные; тощие силуэты деревьев, отягченных инеем, печально обрисовывались на фоне серого неба, густой снег довольно толстым слоем покрывал землю. Хотя было около десяти часов вечера, ночь стояла светлая, и луна, плавая в облаках, щедро проливала свои бледные лучи, позволявшие видеть, как днем.

Все спало в деревне, только из решетчатых окон гостиницы Французского Двора струились широкие полосы света, показывавшие, что там, по крайней мере, не спали.

Однако путешественников в гостинице не оказалось. Всем приезжавшим днем и с наступлением ночи было отказано трактирщиком, толстяком с круглым умным лицом и лукавой улыбкой, который ходил в эту минуту с озабоченным видом по своей огромной кухне, бросая иногда рассеянные взгляды на приготовления к ужину, которым занимались главный повар и его помощники.

Пожилая женщина, низенькая и кругленькая, вдруг вбежала на кухню и резко спросила трактирщика:

— Правда ли, мэтр Пильвоа, что вы приказали приготовить комнату с балдахином, как уверяет Мариетта?

— Что вам сказала Мариетта? — спросил трактирщик строгим голосом.

— Она велела мне приготовить лучшую комнату.

— И какая же комната лучшая, мадам Тифена?

— Комната под балдахином, потому что в ней ее величество…

— Раз так, приготовьте комнату под балдахином, — перебил трактирщик.

— Однако, — осмелилась возразить мадам Тифена, которая пользовалась некоторой властью в доме — во-первых, как законная жена трактирщика, и, во-вторых, по милости некоторых довольно резких черт своего характера, — мне кажется, при всем моем к вам уважении…

— При всем моем к вам уважении, — закричал трактирщик, гневно топнув ногой, — вы дура, моя милая! Исполняйте мои приказания и перестаньте жужжать мне в ухо…

Мадам Тифена поняла, что ее повелитель и властелин не расположен в этот вечер переносить пререкания. Как женщина благоразумная, она ушла, оставляя за собой право впоследствии отплатить сполна за полученный ею выговор.

Довольный, без сомнения, своим решительным поступком, мэтр Пильвоа, бросив торжествующий взгляд на своих подчиненных, весьма удивленных, хотя они и не смели этого показать, этим необычным самовластием, направился к двери, которая вела в сад. В ту минуту, когда он брался рукой за дверную ручку, дверь вдруг отворилась перед носом у изумленного трактирщика, который отступил шатаясь на середину комнаты, и в кухню вошел мужчина.

— Наконец-то! — радостно вскрикнул незнакомец, бросив свою шляпу с пером на стол и сбрасывая плащ. — Ей-Богу! Я думал, что оказался в пустыне.

Прежде чем трактирщик, все более и более удивляясь бесцеремонности обращения, успел воспротивиться, он взял стул и спокойно уселся рядом с камином.

Пришедшему казалось на вид лет двадцать пять. Длинные черные волосы в беспорядке падали на его плечи, резкие черты лица были благородны и умны, черные, пылкие глаза дышали мужеством и привычкой повелевать. Физиономия незнакомца носила отпечаток величия, умеряемого доброжелательной улыбкой, рот был большой, с ослепительными зубами, а красные, несколько полные губы украшались, по моде того времени, изящно завитыми усами; длинная бородка покрывала четырехугольный подбородок, говорящий об упрямстве его владельца.

Костюм его, не будучи богат, был, однако, опрятен, скроен со вкусом и несколько походил на военный, чему вдобавок способствовали два пистолета, заткнутые за пояс, и длинная шпага со стальным эфесом, висевшая на перевязи. Высокий рост незнакомца, стройного и сильного, и отвага, сквозившая во всей его наружности, выдавали в нем одного из тех людей, которых было тогда очень много, — людей, с первого раза умевших требовать от тех, с кем сводил их случай, уважения, полагая, что имеют на это право.

Между тем трактирщик, несколько оправившись от волнения и удивления, сделал несколько шагов к незнакомцу и, поклонившись ниже, чем ему хотелось бы, и снимая бумажный колпак под влиянием горящего взгляда, который незнакомец устремил на него, пролепетал не совсем твердым голосом:

— Милостивый государь…

Но незнакомец бесцеремонно перебил его, спросив:

— Вы трактирщик?

— Да, — проворчал мэтр Пильвоа, удивляясь, что вынужден отвечать, когда собирался расспрашивать.

— Хорошо! — продолжал незнакомец. — Отыщите мою лошадь, которую я бросил где-то в вашем саду; велите поставить ее в конюшню и вымыть уксусом с водой. Боюсь, что у нее содрана кожа.

Эти слова были произнесены так небрежно, что трактирщик от удивления не нашелся что сказать.

— Ну! — продолжал незнакомец через минуту, слегка нахмурив брови. — Что же ты стоишь, дурак, вместо того чтобы исполнить мои приказания?

Мэтр Пильвоа, с которого совершенно слетела вся спесь, повернулся и вышел, пошатываясь, как пьяный. Незнакомец проводил его насмешливым взглядом и, обернувшись к слугам, шептавшимся между собой и смотревшим на него украдкой, велел:

— Поставьте для меня стол около огня и подавайте ужин. Да поскорее, черт подери, я падаю с голода!