Тайна алмазного берега

Енё Рэйтё

Тайна алмазного берега

От редакции

Енё Рэйтё, пожалуй, самый популярный в Венгрии писатель. Его романы пронизаны духом романтики и авантюризма, пропитаны искрометным жизнеутверждающим юмором и доброй иронией. В общем, заряд бодрости и хорошего настроения читателям гарантирован.

Кроме того, в книгах писателя присутствует детективный элемент, что заставляет читать их с не меньшим интересом, чем детективы Агаты Кристи. Только в отличие от последних романы Енё Рэйтё оптимистичны и всегда заканчиваются хеппи-эндом.

Енё Рэйтё прожил до обидного мало – всего тридцать восемь лет, но его литературное наследие насчитывает около тридцати романов, большинство из которых переведены на многие языки мира. Судьба этих книг чем-то схожа с судьбой книг наших замечательных авторов – И. Ильфа и Е. Петрова, – их читают и перечитывают уже многие поколения, их экранизируют, а реплики персонажей давно стали крылатыми выражениями. Настало время познакомить и российских читателей с творчеством Енё Рэйтё. Уверены, что знакомство это будет приятным.

Глава первая

1

Турецкий Султан вот уже двое суток не казал глаз из дому – кто-то стибрил у него единственные штаны. А без этой детали гардероба, согласитесь, ну никак нельзя не обойтись, особенно если собираешься на прогулку.

Какова мораль сего казуса?

Ей-богу, не знаю.

Однако факт остается фактом: из всего этого вытекают весьма поучительные последствия.

Ведь не похить неизвестный злоумышленник штаны Турецкого Султана или отнесись Чурбан Хопкинс бережливей к собственному гардеробу, то судьба целого ряда людей и даже некой не слишком великой державы сложилась бы по-другому. Вот ведь какие загадки скрываются иной раз в самых обыкновенных штанах.

2

А теперь несколько слов обо мне, скромном герое данного романа.

Человек я благочестивый, по всей видимости, оттого, что дядюшка мой по материнской линии был кантором и я с младых ногтей впитал почтение к нормам высокой нравственности. И посему лишь в случае крайней необходимости подвигаюсь на кражу в день святой Марфы. Марфой, то бишь Мартой, звали мою матушку, и день ее именин я чту неукоснительно. Пусть не удивляют читателя мои несколько старомодные моральные принципы, но жизненный опыт яснее ясного показал: вздумай только пренебречь определенными правилами и традициями, и жизнь твоя пойдет наперекосяк. Зато если придерживаться своих идеалов, даже тернистый путь окажется легко преодолимым.

Сии строки льются из-под моего пера с художественной простотой, однако же четко и доходчиво, лишь благодаря тому, что я с детских лет намеревался стать кантором.

Намерение мое не осуществилось: от этого благородного поприща меня отговорил горячо любимый папаша. Сам-то он был простым рыбаком, но упросил меня податься в матросы, поскольку его отец, дед, прадед и более отдаленные предки были моряками. Отец в красках расписал мне прелести моряцкой жизни, привилегированное положение мореходов среди прочей сухопутной швали, упомянул лорда Нельсона, который в свое время, сославшись на мужество и отвагу моего прадеда, воспрепятствовал попыткам посадить этого достойного человека на кол. И все же словесным увещеваниям папаши так бы и оставаться втуне, кабы не прибег он к крайнему аргументу: прошелся по мне увесистой дубинкой, покуда я не признал весомости его доводов и не определился в юнги.

Однако жажда проповедовать идеи мира и любви к ближнему по-прежнему живет во мне, как во времена далекой юности, когда я ровным счетом ничегошеньки не ведал о жизни, знай себе предавался со сверстниками невинным забавам и тащил на своем горбу в травматологический пункт нежно любимого папашу, если кабацкий сброд одерживал над ним верх.

Начитанность перешла ко мне по материнской линии. Трогательная история королевы Гвиневеры оказалась первой книжкой, попавшей мне в руки, я зачитывался ею годами. Позднее увлекся похождениями Жиля Блаза, а в тюрьме Синг-Синг я раз десять прочел повествование о рыцаре Лоэнгрине и дивном Лебеде. Очень, скажу я вам, поучительная книжонка; она заставила меня пересмотреть свой образ мыслей, поскольку именно тогда я постиг вечную, общечеловеческую истину: сколько ни скрывай свое прошлое, женщина рано или поздно тебя раскусит, и лети лебедем на все четыре стороны.

До чего глубокая и мудрая мысль! Смело могу предполагать в себе и склонность к затворничеству: сидишь в камере-одиночке и размышляешь о всякой всячине. А уж тот, кому доводилось клеить бумажные пакеты, подтвердит, насколько располагает к раздумьям это занятие.

Вот так и заделался я странником, брожу по свету, проповедуя принципы мира и любви. Есть у меня свой свод заповедей, которых я неукоснительно придерживаюсь при любых обстоятельствах.

1. Избегай стычек и грубого насилия.

2. Не имей дела с задирами и склочниками.

3. Старайся воздействовать на ближних уговорами и увещеваниями.

4. Не ссылайся на очевидцев, свидетельства которых помогут тебе выкарабкаться, зато их самих упекут за решетку.

5. Не прибегай к лжесвидетельству, если не припечет.

6. Обходи стороной пьяных, тогда и к тебе не станут приставать, окажись ты в подпитии.

7. Не поддавайся тщеславию, не воображай себя умнее и лучше других.

8. Не воруй и не дерись по воскресеньям, остальных шести дней в неделю хватит на это с гаком…

Ну вот, пожалуй, и все обо мне, о моем прошлом, моем нраве и духовном облике. Надеюсь, вы поняли, что перед вами личность незаурядная.

3

Причиной всех бед оказался день именин моей матушки. Аккурат тогда я по милости жестокосердого капитана ошивался без работы в живописном городе Оране. Дело в том, что до этого я служил на трехмачтовике «Оторви и брось» помощником капитана по контрабанде спиртного. Капитан этот отличался беспримерной грубостью: чуть что – дубасил кулачищами, не разбирая куда бьет. В тот раз он обрушился на меня из-за какого-то пустяка, расквасил мне нос и вдобавок шандарахнул по башке складной лесенкой. Его хлебом не корми, дай только человека помучить. Насилу удалось оградить себя от дальнейших проявлений его жестокости, в результате чего этот зверюга окривел на один глаз. Но по ребрам я его не бил, они сами треснули, когда капитан по винтовой лестнице катился в трюм. Тут уж, извините, я ни при чем. На приличных судах принято закрывать люки крышкой.

После такого обмена мнениями, ясное дело, с корабля пришлось делать ноги, вот и очутился я среди красот Орана – без гроша и без документов: бюрократия, давний мой недруг, лишила меня этого важного для любого матроса приложения.

По счастью, кое-кто из моих дружков-приятелей и партнеров по бизнесу в данный момент пребывали на свободе и, будучи приверженцами античного искусства, обосновались на окраине Орана в цистерне-водосборнике, уцелевшей аж с времен древнего Карфагена. Эти подробности я узнал от Чурбана Хопкинса, когда мы с ним ненароком столкнулись у знакомого барыги. Чурбан Хопкинс был коренастый, плотный, но не толстый; в ходе давней дружеской размолвки ему заехали в физиономию чем-то тяжелым, отчего нос сплющился и приобрел вечно сияющий багровый оттенок. Хрипатый голос дополнял его симпатичный облик. Цилиндр он носил сдвинутым на затылок, курил подозрительно короткие сигары – явно подобранные чужие окурки, – а косолапости его мог бы позавидовать медведь.

Он первым засек меня в толпе и дружески хлопнул по плечу. Затем помог подняться и отряхнул с моей одежды пыль.

– Привет, Оковалок!

– Чурбан, дружище! – радостно возопил я. – Тебя послало мне само небо. У меня нет крыши над головой, а в кармане всего десять франков, которые я выручил за продажу капитановой штормовки.

– Не расстраивайся, парень, выше голову! – подбодрил он меня, как обычно громко и радушно. – Это горе не беда!