В бобровом краю

Но вот капкан остановился, произошла заминка — это нарастили палку и снова стали медленно его толкать вместе с тянущейся из лаза цепью.

Вскоре росомаха заметила движение снасти и, вероятно, сразу определила, что это капкан. Ведь в тайге ей не раз приходилось обворовывать капканы охотников. Однако этот капкан не стоял на месте, как те, а полз и полз на росомаху, с угрозой раскрыв свои стальные дуги, обмотанные тряпками.

Росомаха поджала передние лапы, отстраняясь от капкана, отступила в угол, но капкан неотвратимо полз на нее, и это было так непонятно. И тогда росомаха испуганно заскользила задом вдоль стены в другой угол подполья.

А капкан направился вслед за ней, пока не заставил ее снова вжаться в угол. И тут неожиданно, подброшенный палкой, он подскочил и ударил росомаху в переднюю лапу. Зверь хотел отбросить капкан, но лапой угодил между дугами. С металлическим звуком капкан щелкнул пружинами и крепко зажал лапу росомахи.

От страха росомаха укусила сталь, но та не поддалась зубам. Зверь рычал, упирался лапами в землю, вертел головой, перевертывался с боку на бок, но неумолимый капкан туго натянутой цепью влек его к лазу.

Через некоторое время запеленатая в капроновую сеть росомаха лежала уже в машине, без капкана, от полумягких челюстей которого ничуть не пострадала ее крепкая лапа.

Так ученые познакомились с повадками росомахи еще до того, как она попала в зоолабораторию.

Петля

В ясный летний полдень в лесу наступила жара, и бурая медведица вместе со своим медвежонком направилась к ручью, чтобы утолить жажду. На пути зверей стоял высокий ельник, настолько густой, что сквозь частые стволы не могло пройти такое крупное животное, как лось или медведь. Его обычно обходили и люди и звери, те, кто не знал о малозаметном прогале. Но медведице короткий путь к воде был известен, и потому она довольно скоро оказалась со своим медвежонком у этой узкой лесной тропы.

Медведица была в расцвете сил и достаточно опытна, лес в окрестности знала хорошо и инстинктивно избегала узких мест, которые нередко грозят опасностью. И вот, ступив в прогал между обомшелыми стволами елей, медведица привстала на задние лапы и стала нюхать воздух, который, однако, не принес ей ничего, кроме влаги. Не будь сейчас с ней сына, который тоже почуял воду и заскулил от нетерпения, медведица повернула бы назад. Теперь же она опустилась на четыре лапы и повела по тропе медвежонка вперед. Ведь и самой ей тоже хотелось скорее утолить жажду!

Шаг за шагом прогал все сужался, пока перед медведицей не оказались два близко стоящих толстых ствола елей. Пройти между ними можно было только задев их боками. Здесь медведица вновь остановилась, взглянула на медвежонка — он следовал за ней в двух шагах — и переступила лапами: идти или не идти?

А ельник был темен и мрачен, летний солнечный день был оставлен где-то позади. И все же, несмотря на слабый свет, медведица заметила тонкую коричневую веточку, висевшую между стволами елей пониже ее морды. Но петля была давняя, не пахла железом, и медведица решила, что пройдет и отбросит эту ничтожную преграду.

Один шаг сделала медведица, как почувствовала что-то жесткое под нижней челюстью, и попяться она — петля упала бы на землю, но медведица шагнула вперед. И тогда петля обвилась вокруг шеи зверя. Медведица хотела прыгнуть, но получилась только неуклюжая попытка.

Трос, звеня, дернулся и свалил зверя на спину. Ель, к которой была привязана петля, качнулась, посыпались вниз сучочки, хвоя и шишки. Из раскрытой пасти медведицы вырвался хриплый прерывистый рев.

Медвежонок замер, присев на тропе на задние лапы, и смотрел на мать, которая непонятно почему лежала на земле и билась между стволами елей, взрывая землю, обдирая кору деревьев когтями.

Вскоре она захрипела — трос окончательно пересек дыхание — и багровый язык высунулся из пасти. Еще несколько судорожных движений, и зверь замер навсегда.

Медвежонок осторожно подошел к матери, ткнулся ей в шерсть носом и захныкал. Ему казалось, что мать уснула, и хотелось, чтобы она сейчас же встала.

Но медведица лежала молча, и медвежонок вдруг тоже стих. Он отодвинулся от матери, присел на задние лапы и тут, кажется, понял, что остался на всем свете один!

Половодье

Только что поднялось солнце. Я плыву на легкой лодке, взмахивая двухлопастным веслом. Против слабого течения лодка идет быстро.

Во все стороны, куда ни кинь взгляд, — одна мутно-желтая весенняя вода светится бликами сквозь голые ветки осин, дубов и вязов. А вот ивы не совсем голые, они цветут и от порывов ветра роняют в воду желтые сережки с пыльцой.

Березы — в дымке, начали раскрываться почки. Сламываю кончик ветки, и тотчас с нее начинают капать «слезы» — березовый сок. Березы здесь плачут обильно, их корни, как и у всех остальных деревьев, сейчас находятся под водой.

Из воды торчит вершина молодой ивы. Ее тонкие веточки дрожат от напряжения, словно кто-то снизу дергает за каждую из них. Гнутся ивовые веточки, но не ломаются.

Одна ветка, потолще, блестит ярким белым срезом. Кажется, что кто-то наискось обрубил ее топором. Срез совсем свежий. Это очень странно. Я знаю, что в течение недели здесь не проплывал ни один человек…

Вода зеркально отражает вытянутые кроны деревьев. Два одинаковых неба, ярких от солнца.

Я ищу сушу и поворачиваю в сторону, в первый попавшийся просвет между стволами, но не скоро попадается мне сухой и узкий островок.

Выхожу на берег. Треск сучка под ногой, и где-то совсем рядом, за густой сетью шиповника и черемухи, слышится ответный треск. Словно кто-то убегает. Да это и в самом деле так. Вскоре раздается, теперь уже дальше, шлепанье по воде, и я понимаю — лось.

Продираюсь сквозь заросли и нахожу следы убежавшего зверя: объеденные ветки и отпечатки копыт.

Ложусь на землю. Нет, не на голую, а на слой дубового и липового листа, и смотрю, как из желто-коричневой прели лезут вверх узкие лезвия зелени. От внезапного звука — как пушечный выстрел — вздрагиваю и плыву узнать, где упало дерево.

Это высокая посохшая ель. Отстояв свое время, она полетела в воду, заодно переломив молодую осину, и теперь лежит, перегородив протоку. Вода журчит между ветками, словно жалуясь, что не может сдвинуть дерево, вершиной и корнями упершееся в берега.

Плыву дальше. Белые срезы на ветках ивы попадаются мне все чаще и чаще. Наконец я догадываюсь,, что сделаны они ничем иным, как зубами.

Вдали на островке, вдоль которого я плыву, что-то ярко белеет. Я тороплюсь: что это? Оказывается, стоит толстая осина, а на стволе, невысоко от земли, кора срезана кольцом. Ствол, словно перетянутая талия. На древесине следы зубов, как от узкой стамески. Ну, конечно, здесь работали мохнатые дровосеки-бобры!

Окидываю взглядом берег, воду и вижу с десяток пней с конусной подрубкой. В разных положениях лежат стволы сваленных осин.

Но где же сами бобры? Норы их здесь, в берегах озера. Сейчас они затоплены вешней водой и покинуты хозяевами.

Я плыву по затопленному лесу: из протоки в протоку. Лодка часто царапает днищем по чему-то твердому, но все-таки идет вперед.

Вдалеке между ветками что-то мелькнуло. Я подношу к глазам бинокль и вижу, как от меня, не взлетая, тихонько уплывает селезень со своей уточкой…

Солнце поднялось высоко. Стало жарко. По воде скользит тень, а над нею бабочка — лимонные крылья. Издалека слышится размеренное карканье одинокой вороны.

Где-то здесь, на островке, должно быть то, что я ищу. И я плыву совсем рядом с деревьями. Вскоре замечаю, что у корней высокой толстой ели кто-то навалил кучу хвороста. Не она ли? Вылезаю на берег и крадусь.