Семнадцать перышек

Бесцельно проболтавшись по тундре полдня, я повернул назад к лагерю. В душе я ругал своего бестолкового помощника. Не будь его со мной, я бы сумел подобраться к уткам. Нет, на такую охоту Гыду лучше не брать.

А тот, не ведая о моих мыслях, бойко шнырял где-то впереди.

Вдруг я увидел, как Гыда настороженно замер, а затем прыжками кинулся к одинокому кустику тальника. Навстречу ему из-под куста метнулась гусыня. Истошно гогоча, она ударила Гыду своими распахнутыми крыльями и долбанула оторопевшего пса тяжелым клювом. Гыда пробовал было увернуться, но откуда-то налетел гусак, и они вдвоем принялись тузить моего незадачливого помощника.

Не знаю, сколько ударов пришлось на бедную голову Гыды, только под конец он кинулся со всех ног искать у меня защиты. Гусак и гусыня поднялись в воздух и, беспокойно гакая, улетели к сопкам.

Гусиная пара приняла моего Гыду за песца, которые в это время шарят по гнездам и разоряют их. В иное время гуси вряд бы решились дать такой дружный отпор непрошенному гостю.

До самых палаток Гыда не отставал от меня ни на шаг.

Когда мы пришли в лагерь и я достал из рюкзака гуся, парни немало удивились.

— Смотри-ка, с хозяином Гыда научился охотиться.

— Молодец, Гыда, такого гусачину помог хозяину добыть. Ай да собакевич! — наперебой расхваливали они моего бездарного помощника.

Но я не стал разуверять их в способностях Гыды. И, конечно, ни слова не сказал про то, как его отделали гуси. А поколотили они его здорово. С того дня, как ни уговаривали парни Гыду идти с ними на охоту, как ни звали, он всегда оставался в лагере.

Долгие месяцы, проведенные Гыдой в тундре, были для него не всегда легкими и безоблачными. На его долю выпадали довольно суровые испытания. Но каждый день прибавлял Гыде собачьей мудрости. Он превращался в доверчивого и в то же время бесстрашного пса.

Наконец настал день, когда мы сняли свой первый лагерь и отправились вверх по реке Гыде. Деловито тарахтел подвесной лодочный мотор. Кусты тальника, выпрямившиеся после весеннего половодья, прощально кивали нам зелеными ветвями. Мы плыли открывать новые земли.

Гыда, как заправский капитан, стоял на носу лодки и внимательно следил за убегающими берегами.

Потом наши лодки вошли в правый приток Гыды — реку Ямбу-яха, которая берет начало в озере Ямбуто.

Несколько раз мы делали остановки на этой реке для ночевок. Берег у Ямбы-яха невысок. Взойдешь на него — и насколько хватает глаз тянется тундра. А по ней, словно осколки стекла, рассыпаны сверкающие на солнце крошечные озерки.

Весь июль и август наш маленький отряд работал на берегах озера Ямбуто. Но Уялгына и его товарищей-пастухов мы так и не встретили. Правда, на сопках парни видели следы большого оленьего стада и однажды в распадке нашли старое кострище. Однако Уялгын тут делал стоянку или кто другой, мы не знали.

Полярный день давно кончился. А с ним пошло на убыль и короткое, как куличный хвост, северное лето. Холодные ветры Карского моря гнали над тундрой табуны темных клокастых туч. Потянулись серые дождливые дни.

Чтобы скорее кончить работу, парни уходили в сопки даже в дождь. И теперь в палатке оставался я один. Гыда тоже убегал с ребятами.

Если бы не эти нудные, затяжные дожди, да суматошные крики улетающих к югу гусей, мы бы и не заметили, что наступила осень. А она здесь тоже коротка.

Зима подкралась внезапно. Однажды утром, когда мы выбрались из палатки, кругом лежал непривычно белый снег. Только вода Ямбуто была темной и какой-то тяжелой.

Пришлось снимать лагерь и спешить к Ямбу-яхе. Мы рассудили так, что лучше убраться отсюда до ледостава, иначе можем оказаться в ледовом плену.

И все-таки зима застала нас в пути. Едва мы вошли в Ямбу-яху, как ударили морозы. Дальше плыть было невозможно. Лодки покрывались ледяной коркой. А метеосводки шли с Диксона неутешительные: ожидались более сильные морозы.

Потом я принял радиограмму. Нашему отряду приказали стать лагерем на Ямбу-яхе и ждать самолета. Теперь мы уже молили и вьюгу и мороз, чтобы они поскорей выровняли тундру и нарастили толстый лед на реке. Иначе самолету сесть негде. Потянулись унылые дни ожидания.

Как-то под вечер мы собрались в одной палатке и слушали радио. Гыда, развалившийся на спальном мешке, дремал. Вдруг, уловив какой-то посторонний звук, он насторожил уши и вскочил. Мы выключили приемник и тоже прислушались. За стенкой палатки что-то сухо потрескивало. Словно кто-то ломал макароны.

Гыда уже стоял у выхода и нетерпеливо повизгивал, ожидая, когда кто-нибудь из нас расстегнет деревянные пуговицы на двери. Едва не сбив меня с ног, он первым вымахнул из палатки и громко залаял.

— Хор-хор! Не шуми, Гыда! Не пугай олешки, — донесся из серых сумерек знакомый голос Уялгына.

Наша палатка оказалась в окружении танцующего леса. Вокруг нее толпились олени-рогали.

— Теперь будем ваши гости, — весело сказал Уялгын. — Олешки пригнали Ямбу-яха. Пасти будем.

Пастухи — товарищи Уялгына — распрягли оленей, и в считанные минуты рядом с нашими палатками встали два остроконечных чума.

А Уялгын хлопотал возле своих нарт и с нарочитой укоризной выговаривал:

— Ай-яй. Нехорошо. Ямбуто были, к Уялгын не пришли. Следы ваши видел. Мои олешки рядом Ямбуто были. Не хотел жирный олешка кушать, давай котел сам варю. А ты чай вари.

Приезд Уялгына был для нас очень кстати. Внезапно наступившая зима лишила нас разом и дичи и рыбы. Теперь же мы могли не беспокоиться о продуктах. Уялгын и его друзья вдоволь снабдят нас олениной.

Целую неделю наш лагерь пировал. Вечерами мы слушали рассказы Уялгына и его товарищей об их приключениях в тундре. Когда Уялгын гнал оленей к Ямбу-яхе, на стадо напала волчья стая. Собаки пастухов смело вступили в бой с волками и трое поплатились жизнью. Их унесли в тундру волки.

По утрам оленье стадо серыми ручьями растекалось по сопкам на укрытые снегом ягельники. А к ночи пастухи перегоняли оленей в распадок, чтобы уберечь их в случае бурана. И с каждым днем стадо уходило все дальше и дальше от нашего лагеря.

Через неделю Уялгын и его друзья пришли к нам в палатку.

— Однако идти надо. Олешки гонять, — сказал Уялгын. — Ягель тут остался совсем мало. Когда, Михалыч, снова Гыдан придешь?

Я ответил, что на будущее лето наш отряд снова прилетит на Гыданский полуостров.

— Встречать буду, — улыбаясь, произнес Уялгын.

Как мы ни отказывались, пастухи оставили нам на прощанье целую оленью тушу.

А на следующий день за нами прилетел самолет.

Услышав гул мотора, мы высыпали на берег и развели костер, чтобы летчики могли определить направление ветра. АН-2 развернулся над лагерем и, снижаясь, заскользил на снежной целине реки.

Мы, как настоящие зимовщики, тискали в объятиях пилотов и бортмеханика. Гыда бегал вокруг самолета и обнюхивал его широченные лыжи.

Пока пилоты распивали в палатке чай, бортмеханик копошился в самолете. Вскоре он пришел и расстроенный сообщил, что при посадке повредили крепление одной лыжи.

— Придется разбирать, — сокрушенно сказал он.

До самых потемок пилоты вместе с бортмехаником ремонтировали самолет. Осталось сделать самую малость, но наступила ночь.

Я сообщил на Диксон, что командир самолета решил вылететь утром.

Но вылететь нам не удалось. Ночью засвистел ветер, захлопали стены палаток, закрутилась поземка. Вместе с пилотами мы вылезли из теплых спальных мешков и всеми веревками, которые у нас были, принялись закреплять самолет за прибрежные кусты и колышки, которые с трудом загоняли в мерзлый берег.

Далеко за полночь, измученные и усталые, мы заснули тяжелым сном. Не знаю, сколько часов мы спали, но когда я проснулся, за тоненькой парусиновой стенкой палатки по-прежнему свистел ветер и царапал наше жилище колючими когтями снежинок.

Три дня не унималась пурга. Самолет, как раненая птица, все больше тонул в снегу. Уже скрылись под снегом лыжи. Летчики каждый день запускали двигатель. И вихри от винта сдували часть снега.