Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю

Других хороших собак–лосятников мне встречать не привелось. Давно рядом со мной не было и Буяна, и теперь только снег, ветер да знание места были нашими помощниками в трудной лесной охоте.

Знание места я называл для себя знанием карты. Но это знание не было результатом изучения яркого листа бумаги, где рядом с названиями населенных пунктов, отметками высот и не всегда точными контурами озер иногда удавалось отыскать пунктирную линию лесной тропы.

У нас в лесу была своя собственная карта, и эту карту никогда никто не рисовал. Карта была в голове у каждого охотника, у каждого рыбака. Она была известна до малейших подробностей, и, может быть, именно эти подробности мешали нередко постороннему человеку понять ту дорогу, о которой рассказывал ему местный житель.

Подробности, которыми я обязательно украшу дорогу ну хотя бы на Красово озеро, могут напугать, а в лучшем случае показаться невнимательному человеку лишними деталями, или, как теперь принято красиво говорить, избыточной информацией. Но если человек, попавший в новые места, знаком с чувством познания, ему будет совсем небезынтересно разобраться, почему, что и когда было здесь, где сейчас встречают его только малопонятные названия озер, ручьев, выпасов и пожен. И если «почему?», «что?» и «когда?» найдут свои ответы, то даже простая история Часовенного озера может показаться бесконечно глубокой…

Часовенное озеро я видел всякий раз, когда направлялся на Красово. Это и было то самое озеро, которое встретило меня белым лебедем и глубокими всплесками больших сонных рыб. Часовенное открывалось сразу за деревней темной молчаливой водой. Эту грустную воду я узнавал всякий раз, поднявшись на холм, и мне верилось тогда, что это озеро лежит много ниже всех остальных озер… Высокие берега не казались высокими, казалось, не берега поднялись высоко вверх, а глубоко вниз опустилась сама вода. И эта опустившаяся далеко вниз вода и заставляла задумываться о чем‑то большом, давно канувшем в небытие.. Наверное, такую же необычную воду видели здесь и первые поселенцы, и, возможно, именно поэтому на Часовенном озере и была поставлена когда‑то маленькая деревянная часовенка.

До этого озеро называлось просто Темным в отличие от другого, Домашнего, светлого и веселого, где люди срубили свои избы. Название «Темное», видимо, было дано озеру по темной молчаливой воде, как были даны другие простые и точные названия Долгому ручью, Верхнему озеру и Черной лахте. Но с постройкой часовни прежнее название озера начало забываться, и теперь моя тропа к Красову обязательно проходила неподалеку от Часовенного озера.

Я шел дальше и почти всегда мысленно невольно обращался к тем строителям, которым, может быть, выпадет построить когда‑нибудь на берегу бывшего Темного озера настоящий город. И тогда мне очень хотелось, чтобы ту улицу, которую проложат на месте сегодняшней дорожки к деревянной часовне, назвали сначала просто Часовенной, чтобы это название, пришедшее из глубины веков, заставило первых горожан внимательней посмотреть на воду озера, заставило понять, что эта вода совсем не похожа на воду других здешних озер, и, может быть, тогда люди внимательней отнесутся не только к самой воде, но и к вековым елям, которые плотной стеной окружают деревянную часовню… А когда город встанет, поднимется под крыши, когда кто‑то из строителей или горожан уж очень отличится в служении своей земле, когда память и уважение к этому человеку будут настолько велики, что его имя по старым понятиям станет святым, пусть тогда, только тогда Часовенной улице дадут новое название… А уж если говорить начистоту, то во имя человека, ставшего для людей воистину святым, можно построить и еще одну, и самую хорошую, улицу, оставив прежние названия прежней истории.

Но не все прежние названия, наверное, имеют право на долгую жизнь. К таким я и относил название выпаса Новины. Когда‑то это действительно были новые, недавно отвоеванные у леса выгоны для скота. Но сейчас Новины постарели: дальше за ними лежат новые, более мо–лодые полосы — Угольные. Малое и Большое Угольные тоже имели свои собственные истории. Здесь сеяли овес, сюда по ночам выходили медведи полакомиться сочными метелками овса, здесь нередко раздавались охотничьи выстрелы, и на этих Угольных не один охотник знал удачу и встречал порой горечь досадных осечек и промахов.

Наши Угольные были в звучании именно «Игольными», а не «угольными», хотя на самом деле это был последний, дальний участок владения человека в лесу, последний дальний угол его хозяйства. По «углу» можно было и объяснить происхождение названия самих полян, если предположить, что первонарекатель почему‑либо недосмотрел и оставил в названии полян ударение на том же слоге, на котором оно стояло в слове «угол». Но, слыша раз от разу «Угольное», а не «Угольное», я захотел реабилитировать того человека, которого поспешно обвинил было в неграмотности. А что, если этот человек обладал тем тонким чувством звучания слова, которое помогло ему назвать лесной ручей ручием, а конец озера — Концезерьем? А что, если этот человек не мог согласиться, что рядом с Янцельским, Елемским и Гусельным будет жить такое слово, которое напоминало бы угольный дом или угольную избу? Да угольной избы и нет в лесу. Пожалуй, определение, относящееся к дому, стоящему на углу, никак не подходило мягкому лесному языку, который родился рядом с музыкой природы. В лесу есть крайняя изба, крайнее окно, крайняя баня, и имена этих крайних нехитрых сооружений звучат, на мой взгляд, намного веселей и потребней, чем «угольное» (хотя и очень красивое) здание…

Угольные оставались сзади, впереди тропа, но, не доходя до той осины, где Виктор Герасимов встретился однажды с лосем, с тропы надо свернуть налево.

Встреча охотника с лосем, упомянутая мной, может показаться совсем неинтересной. Виктор просто пошел в лес за мясом, то есть на охоту за лосем, пошел без собак и в неподходящую погоду. Рассчитывать на успех он не мог, могло только повезти. И Виктору повезло — как раз около этой осины он и увидел лося. Добыть животное было нетрудно. Взведенный курок, выстрел — и оставалось только разделать тушу…

Разделка свежей туши в глазах многих любителей скоромной пищи — работа несколько неприятная. Но человек, знакомый с работой мясника или охотника, хорошо знает, что первая операция, с которой и начинается изготовление сочных отбивных и ароматных шашлыков, — спуск крови. Тушу надо хорошо обескровить, иначе домашние хозяйки и посетители ресторанов отвернутся от такого мяса. Единственное орудие в этой операции — нож. Но у охотника, которому счастье неожиданно пришло в руки, ножа с собой не оказалось…

Еще до сих пор в лесных деревнях бережно хранится старый обычай — проводы в дорогу. Обряд, как правило, молчаливый. Главное лицо в совершении обряда — женщина: жена или мать. Без ее напутствия, без ее благословения, благого слова нельзя уйти из дому, нельзя переступить родной порог. Женщина должна отпустить с легким сердцем, и тогда даже самая трудная дорога будет у человека удачной.

Мать или жена отпускают просто. Вспомните сегодняшних себя, потомки вчерашних лесных людей. У вас добрая, беспокойная мать, у вас нежная, любящая жена, которая всегда поймет необходимость временной разлуки и никогда не оставит вам в дорогу небрежно брошенное слово. Тогда вы легко идете из своего дома, идете той дорогой, которая обязательно приведет вас обратно к близким людям… Вот вы собрали свой чемодан, вот последняя минута, мать предлагает посидеть на дорогу, потом говорит: «Все». Вы тянетесь к ручке чемодана, но чемодан уже успела взять ваша жена. Она молча кладет вам руку на плечо и так провожает до самой двери и только там, вслед за последним «до свидания», отдает вам ваше дорожное имущество. Вас отпустили в дорогу, по–старому — вас благословили и дали вам с собой все необходимое. Это и есть тот самый обряд проводов, который мы, к счастью, не успели еще забыть в городской жизни.

Но ваш обряд не совсем полный. Свой чемодан вы обычно собираете сами. А охотничью котомку в лесу собирает та женщина, которой написано на роду провожать вас в лес. И вы не смеете спорить с этой женщиной, что взять или не взять с собой, не смеете отказываться от того, что положила в котомку она. Отказаться от поданного в дорогу у нас означает обидеть провожающих и потерять легкий путь.