Избранное

Близ реки Кудепсте есть больший сталактитовая пещера.

К ней надо идти от Хосты по Воронцовской дороге, через Белые Скалы и колхоз «Хлебороб», до известняковой скалы, нависшей над рекой Кудепсте.

Нужно подняться на вершину скалы и опуститься по очень крутой и опасной тропе, цепляясь за деревья и камни, на площадку под скалой, почти у самой воды. Тут будет видна узкая темная щель. В нее можно пройти только согнувшись, по одному, гуськом. С собой обязательно следует брать фонари. Сначала путь идет метров тридцать этим коридором. Затем открывается обширная зала с многосводчатым потолком. Высота ее доходит до десяти метров. Здесь видны ряды известняковых колонн больше метра в поперечнике. Колонны и оводы необычайно причудливых очертаний, и все это при свете фонарей или факелов сказочно сверкает то бронзой, то серебром.

Местами на полу встречается грязь, и слышно, что где-то струится вода.

Из первого зала естественные ходы ведут вверх и вниз и в стороны, в другие пещеры.

На левом берегу Хосты против развалин крепости из-под огромной скалы, поросшей лишайниками, мхом и самшитом, вырывается подземная река. Ее струя, шириной в несколько метров, бьет с чрезвычайным напором поперек течения Хосты, как бы стремясь вверх. Вода подземной реки светлее воды в Хосте и такая холодная, что по сравнению с ней вода реки Хосты кажется подогретой. Начиная от этого места, река Хоста становится в два раза полноводнее.

Такое странное, на первый взгляд, явление природы объясняется просто. Всюду, где есть под поверхностью земли растворимые породы, вода просачивается сквозь них в глубину. Таи образуются здесь настоящие подземные реки и озера.

Между Западной поляной и крепостью реку Хосту сжимают почти вплотную сблизившиеся известняковые массивы, и она кипит и бурлит в теснине водопадом. Еще ниже течение преграждает гряда утесов, оставляя лишь узкую щель, куда, пенясь и гремя новый водопадом, стремительно скатывается река. Между первой тесниной — Чертовыми Воротами — и нижней грядой скалистых порогов Хоста достигает чрезвычайно большой глубины. Тут держится лосось.

Я выехал ночью из Хосты поездом Тбилиси — Ростов на Хаджох.

Из ночных путевых картин надолго врезались в память сквозные силуэты развалин героического Туапсе.

Высадился в Белореченской в проливной дождь. Тут, в предгорьях, дожди уже полтора месяца не прекращаются ни на один день.

Пересев на местный поезд, через три часа я уже был на станции Хаджах.

Переночевав в Хаджохе в доме заповедника, я утром выехал на подводе через станицу Даховскую в селение Хамышки. В Хамышках снова ночевка, и, наконец, подвода, запряженная парой лошадей, громыхая по камням, корням и бревнам деревянного настила, то взбираясь на крутые подъемы, то окатываясь вниз, в глубокие, полные воды выбоины, увозит нас все дальше в горы, в центр заповедника — Гузерипль.

Дорога идет между отвесными скалами и обрывистым берегом реки Белой.

Река далеко внизу, на дне глубокого ущелья, гремит и хлещет клочьями пепельно-жемчужной пены, сжатая в узкой теснине и прегражденная сотнями порогов.

Горы поросли буками и грабами.

За кордоном Лагерная, над самым обрывом реки, в Сорокодумовой балке, теперь переименованной в балку Андреева, белеет памятная доска. Текст ее немногословен: «Здесь в 1942 году при обороне Кавказа пал смертью храбрых герой-партизан тов. Андреев. Могила его находится в Хамышках. Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!»

Дальше, в полутора километрах от Гузерипля, в урочище Рыбалкина обвала, к дереву над грохочущей и пенящейся рекой прибита другая памятная доска. На этом месте 19 августа 1942 года бойцами роты старшего лейтенанта Ф. А. Шип был наголову разбит и отброшен враг, рвавшийся по теснине каменного коридора к Гузериплю и Белореченскому перевалу.

Мост через Малчепу сожжен во время войны. Шаткий временный настил не выдерживает слишком большой тяжести. Приходится отпрячь лошадей и перевести их на другую сторону реки, затем мы вместе с ездовым перетаскиваем подводу. Лошади снова впряжены, и через несколько минут все под тем же бесконечным дождем мы въезжаем во двор центральной усадьбы заповедника.

Подвода остановилась у кладовой. Из жилого помещения вышла молодая миловидная женщина с румяным лицом и живыми глазами, отперла двери кладовой, и ездовой стал сдавать привезенный попутно с нами груз.

Я вошел вслед за ездовым и попросил у кладовщицы разрешения временно оставить здесь рюкзак и плащпалатку.

Мы познакомились.

— Моя фамилия Бондарева, Раиса Дмитриевна, — назвалась кладовщица. — А вас я знаю: это ваша книга? — и она назвала мою книгу о Кавказском заповеднике, изданную до войны. — Вы знаете, что старик Бугаенко, тот, что описан в вашей книге, расстрелян фашистами в Сахрае как партизан? Ему было девяносто шесть лет. Он мой дедушка, отец моей матери. Гитлеровцы весь Сахрай сожгли дотла, кого не расстреляли — выселили с детьми.

Вскоре я сидел в маленькой чистой комнате за накрытым столом и беседовал с Алексеем Тимофеевичем Бондаревым, мужем миловидной кладовщицы. Алексей Тимофеевич служил на Черноморском флоте и после демобилизации снова стал рабочим заповедника.

Шатен, лет двадцати пяти — тридцати, среднего роста, худощавый, но мускулистый, он до сих пор сохранил на своем лице крепкий черноморский загар. Из-под темных бровей, несколько скошенных кверху, внимательно смотрят серые глаза, в то время как хорошо очерченные губы мягко и застенчиво улыбаются. Общее выражение умного и решительного лица, морщинка между бровей и короткий, суховатый, чуть вздернутый нос говорят о характере и силе. Есть такой тип русских людей: детская улыбка, тихие и словно бы робкие движения, — думаешь, красная девица, — и не догадаться, какая скрыта в нем страшная сила, а только задень — и будет обидчику худо.

Алексей Тимофеевич был на фронте с июня 1941 года. Служил старшиной-сигнальщиком, был в береговой обороне, в разведке воздушного наблюдения, ловил вражеские самолеты и подводные лодки. Когда немцы подошли к Новороссийску, вел разведку на суше, добывал «языков». На катерах-тральщиках расчищал фарватер и, прорываясь сквозь минные заграждения и адскую бомбежку с воздуха, подвозил боеприпасы на знаменитую Малую землю. Контужен взрывом авиабомбы. Несколько раз награжден.

После эвакуации Новороссийска он попал с частью в Геленджик. Здесь в брошенном санатории «Голубая бухта» на Тонком мысу расположилась его часть. Роясь в библиотеке санатория, он нашел мою книгу о заповеднике.

Бондарев рассказывает:

— Ребята узнали, что я захватил с собой эту книгу, и спрашивают: «Почему именно ее?» — «Она о моих родных местах и близких людях».

Раиса Дмитриевна, как и муж ее, была всю войну в армии. Она зенитчица, сержант, награждена двумя медалями и значком «Отличный артиллерист».

…Идя на отведенную мне квартиру, и и здесь, как и в Красной Поляне, отмечаю, что печать войны еще лежит на всем облике усадьбы заповедника. Дома старого Гузерипля совсем утонули в разросшейся за военные годы густой молодой зелени.

Все новые постройки на широкой поляне, засаженной фруктовыми деревьями, кукурузой и картофелем, сохранились. Но они потемнели от дождей и времени, а деревянные переходы от дома к дому полуистлели, и в щели между досок, лежащих прямо на земле, брызжет вода: поляна болотистая. В палисадниках вокруг домов, где нет огородов и цветников, снова поднимается высокая трава. Во многих местах у самых домов и сараев видны свежие волчьи следы.

Поляну обступили со всех сторон черные тяжелые горы, окутанные до подножья клубящимися свинцово-синими тучами. Густой туман медленно растекается по ущельям. Похоже, что опять будет ненастная погода.

Все же я решил ехать за тридцать километров в горы, на Кишу, и дальше — в зубровый парк на Темной поляне.

Со мной отправляется радист, он же и фотограф, партизан Отечественной войны из Тульского отряда № 2, Иван Яковлевич Виляховский. Будем наблюдать и фотографировать зубро-бизонов, хотя нас и предупреждают, что это опасно и вообще вряд ли удастся: зубро-бизоны только что выпущены на волю, и у них маленькие телята. Они настолько возбуждены и воинственно настроены, что может повториться неприятность, происшедшая с заведующим зубровым парком Заславским, когда зубро-бизоны чуть не убили его.