Медведи и Я

Долго сидел я, оцепенев от горя, не в силах пошевелить даже рукой, и все старался понять, в чем же была моя вина перед этими тремя чудесными, доверчивыми зверями. Расти погиб от одной единственной пули, пробившей в его груди маленькую круглую дырочку. Сначала я думал, что Дасти и Скреча постигла та же участь. Около полудня я пошел на ручей к промывочному желобу, взял брошенную там кирку с лопатой и выкопал могилу. Обвязав веревкой тяжелое медвежье тело, вытащил его на двор, где мы все вместе провели столько часов, греясь на солнышке.

Еще тяжелей было оттого, что ещё не улетевшие два дрозда, усевшись на своей полочке, молчаливо следили за похоронами.

Может быть, наша особенная близость с Расти объясняется тем, что я с давних пор привык во всем полагаться на него как на вожака медвежьей троицы. Он был самым сообразительным из них и по отношению к двум другим исполнял роль няньки и наставника. На третьем году жизни он стал прекрасным товарищем — живым, веселым, надежным и преданным. Подобно тому как собака, однажды выбрав хозяина, дарит ему любовью и понимание, вкладывая в служение всю верность и преданность, на какую способна, так и Расти в те месяцы, что я имел счастье общаться с ним, одарил меня своей любовью. Таская тяжелые круглые булыжники из Отет-Крика на его могилу, я старался не затоптать медвежьи следы, тянувшиеся от берега ручья к хижине.

В каком-то душевном оцепенении глядел я вечером на безмятежный закат, сидя на ступеньках крыльца. Плавающие в вышине перистые облака еще догорали розовым заревом в лучах скрывшегося за горами Оминека солнца, их отражение розовело в зеркальной глади озера Такла, создавая иллюзию двойного заката. Но это величественное и прекрасное зрелище ни на минуту не заставило меня забыть о медведях. Не раз они вместе со мной в таинственный сумеречный час любовались с этого крыльца блеском широко раскинувшегося озера, вглядываясь в очертания дремучих лесов на том берегу и в сиявшие белизной зубцы Скалистых гор.

Хотя с тех пор миновали долгие годы, они не изгладили из моей памяти воспоминания о былой дружбе и не смягчили горечь утраты.

На следующий день, собираясь в безнадежные поиски Скреча и Дасти, я увидел, как стайка дроздов, покружив над хижиной, взвилась над лесом, устремляясь в дальний полет к югу.

Рассказ индейца

В ночь, когда умер Расти, мною в какую-то минуту овладела неотвязная мысль, что Дасти и Скреч должны быть живы. Припоминая, сколько я слышал выстрелов, насчитал их шесть или восемь; словом, целая обойма. На песке должна была остаться кровь; может быть, охотники прямо на месте освежевали тушу. Среди индейцев секани только самые отпетые употребляют медвежатину в пищу из-за того, что медведи питаются падалью. Может быть, хотя бы один из медведей избегнул гибели, и, может быть, оставшийся в живых лежит сейчас, раненый и беспомощный, где-нибудь в пещере, неспособный защититься от волков и койотов.

На рассвете я надел на плечи рюкзак и отправился вдоль озера в ту сторону, откуда слышались выстрелы. Проходя знакомым путем и вглядываясь в каждую скалу, каждую выброшенную волнами палку, каждый ведущий к воде след, я чувствовал, как за мною следит множество внимательных глаз. Морозные ночи и студеные дни заставили , и переселяться в , где они обычно зимуют. и неслышными тенями сопровождали стада, а следом за ними рыскали в надежде поживиться объедками после крупных хищников.

Тщательно обыскав на протяжении прибрежные заросли полыхающих осенним костром и так и не найдя стреляных гильз, я в отчаянии пустился в обратный путь, продираясь сквозь . И здесь, и на прибрежном песке напрасно было искать что-либо, всё давно затоптали мигрирующие стада копытных; я так и не увидел никаких признаков медведей: ни следов, ни помета — ничего не нашлось ни в болотах, ни на лугах, ни в других местах, куда они обыкновенно ходили кормиться. Отыскать их по следу оказалось невозможно.

Вечером, размышляя у очага, пришел к выводу, что можно допустить два варианта событий — либо охотники убили медведей и увезли с собой туши, либо спугнули их выстрелами, а возможно даже и ранили, и тогда звери покинули привычные места кормежки. Исходя из предположения, что хотя бы один медведь остался в живых, я решил завтра же отправиться за двенадцать миль вверх по течению Отет-Крика к озеру Нэтоуайт. По обе стороны ручья имелись «живые» звериные тропы, и как раз оттуда пришел Расти. Дойдя до самого озера, я ни разу не наткнулся на медвежий след.

Расчистив и починив завалившийся от старости и поросший мхом бревенчатый навес, разбил свой лагерь у впадения . Над головой клубились и погромыхивали черные тучи; я накрыл навес брезентом, потому что ночь предстояла дождливая.

Не успел я, поужинав, спрятать мой трехдневный припас на лиственницу на случай, если ко мне забредет медведь, как вдруг, откуда ни возьмись, действительно появился старый самец; охваченный беспокойством перед зимней спячкой, он с ревом ворвался в лагерь и, стараясь выгнать меня из-под навеса, стал запугивать: рыл лапами сырую землю, шипел, скалил желтые зубы, сточенные от старости и вследствие привычки щелкать ими, на страх врагам, точно кастаньетами. Когда медведь при встрече начинает шуметь, скандалить и ругаться, такое задиристое поведение служит верным признаком его безобидности. Медведь еще немного похулиганил, поревел, пошвырял сухим листом и сообразил, в конце концов, что меня на мякине не проведешь. Тогда он стал ползком подбираться к моему навесу. Жалея его достоинство, я не стал дожидаться, когда он приползет на брюхе клянчить подачку. Решив, что его, наверно, привлекает запах соленого пота, я зачерпнул ложку соли и насыпал горку вожделенного лакомства на лежавший поблизости гладкий камень. Слизав соль до последней крупинки, медведь долго еще вертелся вокруг камня и вычистил его до блеска. Будучи убежден, что попрошайничество так же гибельно для животного — будь то дикого или домашнего, — как и для человека, я прибегнул к подлой уловке, поступил, можно сказать, жестоко. Сознавая, что совершаю предательство по отношению к доверчивому существу, я пошел против своей совести — а такие вещи никогда не забываются — и насыпал на камень перцу. Старый медведь расчихался, расфыркался, кинулся сломя голову в ледяной ручей и стал нырять с головой под воду, чтобы охладить свой раздраженный нос. Больше он ко мне не совался и на всю жизнь запомнил человеческое коварство. Этого-то я и добивался своим неприглядным поступком, памятуя об убийстве друга, которого совсем недавно похоронил.

Промокнув до костей под дождем, лившем не переставая целую неделю, и не найдя никаких следов, я вернулся домой, чтобы хорошенько подумать, как быть дальше. Когда небо прояснилось и южный ветер чинук принес в первых числах ноября тепло индейского лета, я стал ежедневно, захватив с собой завтрак, взбираться на известковые минареты, высившиеся по обе стороны Отет-Крика, на которых мы прежде часто сиживали с Расти, озирая горы Оминека. С этого наблюдательного поста я снова и снова разглядывал в бинокль каждое дерево на каждом из окрестных склонов; не пропуская ни одного озерца на уступах, внимательно изучал прибрежные заросли; пристально вглядывался в каждый луг, каждое болотце, во все черничники, где еще оставались кое-где последние ягоды; обследовал каждый каньон, каждый гребень горы и каждую впадину. Над зоной кустарника грелись на солнышке медведи-гризли, охраняя выбранные для зимней спячки пещеры, куда они залягут при первом дыхании северной бури. Черные медведи бродили по краю лесного пояса, отыскивая семена и орехи, припрятанные земляными белками и бурундуками в укромных местах под камнями. Если бы Дасти и Скреч были живы и бродили в этих местах, я бы их обязательно заметил. С каждым разом я все больше терял надежду и, возвращаясь вечерами домой, все чаще подумывал о том, чтобы сесть в каноэ и уплыть в Форт-Сент-Джеймс.