Обезьяны, обезьяны, обезьяны...

Вскоре Нфуму стал звездой Барселонского зоопарка. Толпы людей шли сюда, чтобы увидеть необычное существо. О нем много писали, называя в рассказах то Снежок, то Снежинка, помещая серии фотографий с самыми восторженными комментариями.

«Воздушный гимнаст и акробат, звезда Барселонского зоопарка выполняет опасный номер! Жадный до аплодисментов, белоснежный дьяволенок бьет себя в грудь и хлопает в ладоши! Единственный в мире белый горилла завоевал сердца тысяч людей своими забавными выходками!»

Но это все — дань сенсации. В зоопарке ведется серьезное исследование биологии, поведения, умственных способностей Нфуму. Потому что каждое наблюдение, даже над животным в условиях неволи,— это маленький штрих, дающий нам возможность полнее нарисовать картину поведения удивительных животных — горилл.

Эти мысли вдохновляли меня, когда я занялась наблюдением сухумских гориллят.

Когда горилла сердится

В первую очередь меня интересовали их эмоции.

Вскоре после знакомства, я пришла на балкон, где помещались обезьяны, устроилась поудобнее и приготовилась наблюдать.

— Бола!

Внизу под балконом женщина в белом халате машет горилленку рукой. Видно, она хорошо знакома обитателям дома. Шимпанзе на соседнем балконе буквально из себя выходят от радости.

«Ух! Ух! У-угу, у-у-гу, ууууу-гу!»

Они носятся по клетке, прыгают, топают ногами, потрясают прутья решетки, а потом, словно матросы по вантам, быстро взбираются по прутьям на самый верх клетки и, вытягивая губы граммофонной трубой, вопят о своем восторге на весь питомник. А Бола?

Он тоже рад. Но как сдержан! Куда шимпанзе-холерикам до его умения проявлять радость с таким достоинством. Он просто ходит взад-вперед вдоль балконной решетки, тяжело ступая на всю подошву и крепко опираясь на согнутые пальцы рук. Четыре тяжелых размеренных шага в одну сторону, четыре — в другую. Вот и все проявление чувств. И только в глазах его, мягких, темно-карих, совершенно отчетливая радость от встречи. А потом — ребенок ведь еще! — припав на локти и смешно оттопырив зад, быстро просовывает лоснящуюся физиономию под нижнюю перекладину решетки, растягивая губы в сдержанной радости. Сдержанность в эмоциях — это, пожалуй, то, что больше всего поразило меня в гориллах. В самых волнующих ситуациях горилла никогда не «хлопочет лицом» и не делает лишних движений. Все эмоции — от бурной радости до раздражения и досады — отражаются прежде всего в глазах, во взгляде. Исключение составляет лишь ярость. Здесь к выразительному взгляду, посылающему громы и молнии, добавляются резкие движения, гулкие удары руками в грудь и ужасающий рев. Мне такого видеть не довелось. Но благодаря наблюдениям Шаллера, ученые располагают полным описанием программы действий разъяренного самца гориллы.

Приходя в ярость, вожак медленно закидывает голову и начинает сквозь сжатые губы отрывисто, глухо и грозно ухать. Сначала медленно и негромко, потом все быстрее, быстрее, быстрее — так, что в конце концов отдельные звуки сливаются в один сплошной рев. Достигнув в этом реве какого-то ему только ведомого предела, горилла вдруг на мгновение замолкает, срывает первый попавшийся под руку листок и кладет его между губ.

Уханье и листок на губах — прелюдия к более энергичным и даже неистовым действиям. Самки, детеныши, все члены стада прекрасно знают, что после этого вожак впадает в неистовство, и потому поспешно занимают позиции на безопасном для них расстоянии.

С листком на губах, возбужденный собственным уханьем, самец поднимается во весь рост на своих мощных кривых ногах, резким движением вырывает и подбрасывает вверх подвернувшийся под руку пучок травы или куст и, выпятив голую грудь, выбивает на ней согнутыми пальцами рук гулкую барабанную дробь. Потом он стремительно бросается вперед, ничего не видя, ничего не соображая, ослепленный яростью, взвинченный собственными же действиями. И не приведи никому в этот момент оказаться на его пути — сомнет, отшвырнет в сторону, может убить. А если никто не подвернется, всю ярость вложит рассвирепевший горилла в мощные удары о землю. Несколько таких ударов — и вдруг все кончается. Горилла усаживается как ни в чем не бывало и спокойно оглядывает свое перепуганное семейство. Гроза миновала, и все они сначала осторожно, потом посмелее приближаются к предводителю, а через десяток минут стадо мирно пасется, словно ничего и не было.

Именно это состояние, а вернее, даже первую его часть — уханье, переходящее в рев, душераздирающий крик, удары руками о грудь и стремительную пробежку в направлении мнимого или истинного врага,— и видели большинство натуралистов, давших нам первые описания горилл и поведавшие об их неуемной свирепости. Разумеется, когда такое представление разыгрывается в нескольких метрах от тебя, не так просто хладнокровно наблюдать, чем оно кончится. Инстинкт самосохранения заставлял человека спускать курок раньше, чем горилла доходил в своей программе действий до внезапного успокоения. И потому никто, кроме Шаллера, не поведал нам об этой необычной концовке проявления горилльей свирепости.

...Должно быть, где-то подсознательно я все же провела знак равенства между гориллой и шимпанзе. И потому также подсознательно ожидала бурного проявления любопытства и восторга, когда, словно купец на ярмарке, вывернула перед горилленком короб с разноцветными кубиками и игрушками. Только тот, кто наблюдал шимпанзе, может представить, какие бурные эмоции я собиралась увидеть.

Ни один уважающий себя шимпанзе не останется равнодушным ни к одному новому предмету. Особенно если предмет этот ярок, или блестящ, или, на худой конец, имеет необычную форму.

Шимпанзе вцепится в него руками и ногами. Попробует на прочность. На вкус. На запах. Попытается для чего-нибудь приспособить новый предмет. И при этом на лице шимпанзе отразится масса чувств — от удивления и настороженного внимания до бурного восторга,— если вещь придется по вкусу. И уж по крайней мере с полдюжины разнообразных звуков будут сопровождать все эти манипуляции. Вот такой примерно реакции я ожидала и от горилленка, когда вывернула перед его глазами содержимое короба. Он посмотрел на все это, по-моему, только из чувства вежливости (да простится мне невольный антропоморфизм) . Потом очень спокойно и очень внимательно посмотрел на меня умными карими глазами, да так, что мне захотелось извиниться перед ним за беспокойство, и, не вымолвив ни звука, ушел на зимнюю половину.

Молчаливость по сравнению с другими обезьянами, как и сдержанность, также характерная черта горилл. Хотя в арсенале звукового «языка» горилл около двух десятков сигналов, издают их обезьяны лишь в самых острых жизненных ситуациях: ревут при виде опасности или угрожая врагу, визжат при ссорах, самцы барабанят себя в грудь руками, пытаясь запугать преследователя... Из всего этого арсенала горилльих звуков мне удалось услышать только два.

Дверь, соединявшая балкон с прихожей зимнего жилья гориллят, запирали на щетку. Надо полагать — не случайно. Горилла есть горилла. И при необходимости с балкона можно было быстро ретироваться, легко выдернув щетку из ручки двери и употребив ее заодно «по назначению». Для Болы щетка явно была притягательна. И даже не столько щетка, сколько дверь, которую она запирала.

Стараясь не раздражать горилленка пристальным вниманием (у горилл так же, как и у многих других животных, пристальный взгляд — выражение угрозы), я перелистывала записи и не заметила, как Бола оказался у двери. Поднявшись на ноги, он энергично раскачивал руками щетку, плотно засевшую в дверной ручке.

— Бола! Нельзя!

Он оглянулся. Серьезно и внимательно посмотрел мне в глаза и вернулся к прерванному занятию.

— Ты что, не понимаешь русский язык?

Я оказалась рядом и плечом попыталась оттереть его от двери. Несколько секунд мы боролись за щетку. Потом Бола отступил. Стоя на ногах, он сделал враскачку несколько тяжелых шагов, вздыбился, угрожающе глянул на меня злыми глазами, утробно заворчал и, неловко вскинув длинную руку, с размаху шлепнул себя по груди.