Юркина луда

Следом за окунем с ножик идет окунь с вилку. Это рыбешка поменьше, но все-таки не такая зазорная – она вполне годится для ухи, и уха из таких окуней с вилку, могу засвидетельствовать, совсем неплоха.

Есть и еще один окунь, которым не брезгуют рыбаки, если попадается он сразу в большом числе. В шкале измерений эта рыбешка стоит ниже окуня с вилку и именуется окунем с ложку и идет на знаменитое сушье, сущик, который сушат в печи и заготавливают впрок, чтобы по зиме вместе с ухой из сущика пришла к тебе память о летнем озере, как приносит память об осеннем лесе суп из сушеных грибов.

И окунь с ножик, и окунь с вилку, и окунь с ложку (хотя и с чайную) – все это окуни, все это достойная внимания рыба, а вот палечник, попавшийся мне на крючок, это просто палечник – и все тут. И никогда не услышите вы в этих северных местах, что палечник – это тоже окунь. Хотя палечник – это все-таки окунек, но очень небольшой, размером всего с палец. И, честное слово, увидев эту ничтожную маленькую рыбешку, я готов был задать себе обычный для рыбака-добытчика вопрос: «А стоило ли ехать в такую даль за такой рыбой да к тому же везти за тридевять земель самого лучшего, крупного рубинового мотыля, купленного на Птичьем рынке по полтиннику за неполную спичечную коробочку?»

Если бы я принадлежал к подобному типу рыбаков, то моя первая добыча, безусловно, повергла бы меня в уныние. Но я не унывал и следом за палечником на супертонкую и суперпрочную леску благополучно вытянул с шестиметровой глубины второго, а затем и третьего окунька-недомерка.

Я выдержал и это. И, наверное, за это мое стоическое терпение озеро все-таки подарило мне первую, действительно окуневую поклевку. Правда, это был всего-навсего окунек с вилку, но это был уже окунек, рыба, добыча по существующей здесь шкале измерений вполне достойная внимания рыбака…

Ничего другого в этот день некогда для меня счастливый Острый мыс так и не подарил. Я насверлил повсюду лунок, в каждой лунке обнаруживал те же самые три слоя льда и два слоя снежной каши, но настоящих окуней ни в берегу, ни на берегу так и не нашел…

Сырая пурга не останавливалась всю ночь, порой она только чуть стихала, будто переводила дыхание перед новым набегом-нашествием, и к утру новые сугробы неприступными крепостными валами стояли по всей деревушке.

Солнце в это утро даже и не показалось, будто не хотело еще раз обманывать меня. Через снежные заряды я снова разыскал Острый мыс, но на этот раз не поймал даже палечника.

Весь день я месил ногами сырой снег, обходил знакомые заливчики-лахтейки, сверлил лунки вдоль тростников, которые запомнились с лета, облавливал известные мне луды, опускал мормышку с мотылем даже на двенадцатиметровую глубину, но к вечеру не наловил и на плохонькую уху.

Настроение мое падало, и я уже совсем не отмечал в себе той бодрости, которая была со мной в пути к заветному озеру. Я терял веру в свою, казалось, совершеннейшую современную снасть, терял веру в себя, в рыбу, в озеро, в погоду, а потому и не фазу поверил, что в природе что-то изменилось.

Утром я вышел на улицу. Не было ни пурги, ни сырого снега, а был туман, густой-густой, как ранней зимой, когда после сырой осени сразу приходит крепкий мороз. Туман уже отступил от моего дома, оставив после себя седой махровый иней на заборе и на смерзшемся за ночь снегу.

Я шел на озеро в тумане, угадывая дорогу лишь по мутным полоскам, что остались от леса, – туман не поднимался к самым вершинам деревьев. После снега и ветра от тишины туманного утра звенело в ушах, и если бы не барабанная дробь дятлов, что изредка переговаривались между собой в этой неправдоподобной тишине, то, наверное, пришлось бы делать глотательные движения, как в самолете, чтобы от тишины не закладывало уши.

Туман постепенно уходил, садился, и из тумана поднимались деревья, седые от инея почти до самых вершин. Иней сыпался и с моей шапки, и с плеч полушубка всякий раз, когда коротким движением удилища я подсекал очередную плотвичку.

Плотва брала у самого берега, брала хорошо, бойко, небольшая, но резвая плотва-сорога, прогонистая, серебристая. Следом за плотвой подошел к лунке небольшой окунек – окунек с ложку, и я торжествовал.

И в этом торжественном упоении собственным успехом я как-то не сразу заметил, что в стороне от меня бродит какой-то рыбак.

Кто он? Откуда? Чем промышляет там, посреди озера, над сумасшедшей глубиной?

Окуньки перестали брать, и я присмотрелся к рыбаку… Он был невелик ростом – скорей всего паренек-подросток. Одет не по-зимнему легко: темная куртенка, резиновые сапоги. И все время ходит – ходит, видимо, от лунки к лунке…

Прошло какое-то время, у моих лунок снова объявился окунек с ложку, бойкий, азартный, и я перестал подглядывать за рыбаком-подростком. А когда вспомнил о нем, то нигде его не увидел. Мой рыбак куда-то незаметно исчез…

По озеру было далеко и хорошо видно – стоял ясный и теплый весенний день, какие обычно приходят в такое время после крепкого ночного морозца. Я присматривался к островам, к дальнему берегу – не туда ли отправился мой рыбак?.. Но его не было и там.

Не отыскал я его следов и возле деревни. Все это начинало походить на какую-то сказку-видение: был человек – я вдруг его нет… Правда, такие сказки-видения по весне все-таки бывают, но только не с людьми – с перелетными птицами, которые вместе с неожиданным теплом вдруг появляются весной около третьего дома, а потом неожиданно куда-то исчезают, если первому теплу не хватает сил справиться с зимой и оно отступает обратно на юг от вернувшегося холода.

Правда, сегодняшний, по-весеннему теплый день вроде бы не собирался пока никуда отступать, и будто в подтверждение этому на скворечнике под моим окном заверещал, затряс в песне крылышками первый скворец…

Скворцы в эту весну, видимо, уже заглядывали в нашу лесную деревушку – каждую весну они появлялись в своих родных местах всегда вовремя, к первому апреля, несмотря ли на какие козни недавней зимы. День, другой они были здесь, будто проверяли, все ли цело, вес ли на месте тут, где совсем скоро придется им селиться по старым скворечникам, а потом вдруг исчезали. Нет, они уже не отступали на юг, а просто перебирались на время в большое село, что было километрах в десяти от нас, и там около скотных дворов и дожидались, когда широким потоком вольется в северные леса тепло с юга. И уже тогда они вернутся в нашу деревушку совсем, до осени.

И вот он, этот первый скворец, прибывший к своему скворечнику уже с серьезными намерениями. Через стекло я вижу его совсем близко, вижу каждое его перышко, вижу его длинный клюв, раскрытый в нетерпеливой скворчиной песне… И снова мыслями возвращаюсь к тому рыбаку, которого видел сегодня издалека на льду и который, как первый скворчонок, явившийся с юга, семенил от лунки к лунке, будто что разыскивал для себя после дальней дороги…

Но где он сейчас? Откуда он? И куда исчез?

Новое утро было опять таким же ясным и тихим после очередного ночного мороза. Я пил чай за столом около окна и не очень торопился на лед. Я ждал, когда разойдется утренний туман и отпустит наконец ночной морозец.

Конечно, я ждал еще и своего скворца, который вчера первым исполнил, и для меня тоже, свою песенку. Но ночной мороз все не уходил, и моего вчерашнего скворца на скворечнике не было видно.

Туман опустился на лед таким же густым инеем, как и в прошлое утро. И за этим опустившимся туманом я вдруг снова увидел на льду, посреди озера, вчерашнюю тонконогую фигурку странного рыбака. Он снова был на своем месте.

Хоть и подмывало меня тут же отправиться к нему и удовлетворить свое любопытство, но я пересилил себя и все-таки остановился у тех самых лунок, которые вчера подарили мне встречу с бойкими окуньками.

Вчерашние лунки ночной мороз залил прозрачным и очень прочным льдом. Пришлось сверлить новые. Но окуни с ложку были и в этих лунках. И я снова увлекся рыбалкой и снова на время забыл о своем соседе-рыболове.