Серебряные зори

…Третий день мечется в лесу метель, и, кажется, не будет ей конца. Внезапно в бушующем снежном мареве я увидел белые паруса — над вершинами деревьев плыла лебединая стая. Двенадцать лебедей, выстроившись клином, летели над елями. Они почти сливались с небом, и только чуть видны были черные перепончатые лапы. Птицы тяжело взмахивали упругими, сильными крыльями. А ветер, прижимая их к земле, мешал лететь, временами разрывал четкий строй стаи. Но наперекор метели лебеди трубили над деревьями весеннюю песню, пробуждая древний Сусанинский лес.

Перо художника

Вальдшнепы — лесные кулики — прилетают с юга, когда в рощах появятся первые проталины, — всегда внезапно. Но их всегда ждут. Особенно городские охотники. В апреле они при встречах вместо обычных приветствий спрашивают: — Не потянул?.. Но вот кому-то из счастливцев сквозь пение дроздов и зябликов вечером в лесу удалось услышать хорканье, увидеть над мелколесьем знакомый силуэт. На другой день об этом стало известно многим охотникам. Кто поездом, кто на машине, а то и просто пешком поспешил за город.

Во внешнем виде этой птицы, кажется, нет ничего яркого, броского: у нее крупные, цвета спелой вишни глаза, великолепный, похожий на шпагу нос, плотное, словно вырезанное из дуба туловище, длинные ноги. Оперение лесного кулика коричневое, с рыжинкой. Но приглядишься — в каждом пере целая гамма красок. Здесь и цвет полыхающей весенней зари, и чернота апрельской ночи, и мраморный блеск воды лесного озера. Сколько ни пытались художники, ни одному не удалось передать эту красоту. Видно, нелегко человеку найти такие краски! Да и кисти тоже.

В народе говорят, что вальдшнепа можно нарисовать только его собственным пером. На каждом крыле у него есть одно такое, и называется оно «пером художника».

Древняя песня

В Сусанинском лесу мы мечтали добыть глухаря на току. Машину пришлось оставить на дороге: глубокий снег преградил путь «москвичу». К домику егеря от шоссе шли пешком.

Егерь долговяз, по комнате ходит бесшумно и быстро. Зовут Егором. Одет он в толстый коричневый свитер, синие спортивные брюки. На ногах — высокие кожаные сапоги.

— Не волнуйтесь, — успокаивает он нас, — здесь недалеко. Через поле перейдем и будем на месте.

На глухариный ток вышли под утро. В поле чуть ли не на каждом десятом шагу мы проваливаемся по пояс в снег. Он набивается нам даже в карманы. Идти нельзя. Возвратились за лыжами. Теперь двигаться легче, но ледяная корочка под лыжами гремит, словно идем не по снегу, а по огромному листу кровельного железа.

Пересекли поле, вошли в чащу. Местные старожилы говорят, что деревья не любят, когда под ними ночью посторонние ходят, так и норовят в глаза сучками угодить.

Замедлили шаг, прислушались. Егор шел впереди, мы чуть-чуть сзади. Тут он остановил нас шепотом:

— Поет!

Мы замерли на полушаге. Тихо-тихо в лесу. Только шумит по насту какой-то зверь, а глухаря не слышно.

— Поет, поет, — страстно шептал егерь. — Слышите?

Я осторожно стянул с головы ушанку и услышал, будто ручей журчит, а временами вроде капли падают. Вот она какая, глухариная песня! Глухарь — птица крупная, но песню его слышно не дальше как метров за сто.

К петуху пошел Егор. Он снял лыжи, сделал шаг, потом прыгнул, чуть пробежал, шагнул в темноту и пропал за деревьями. Слышно только, как под ногами снег проваливается: хрусть-хрусть.

Мы с товарищем замерли под разлапистой елкой. Мороз уже под одежду забрался, хочется двигаться, но мы терпим, боимся спугнуть певца.

Глухарь сидел на снегу. Широко распустив крутые, цвета бронзы крылья, вытянув шею, мелко переступая с места на место, петух пел:

— Ти-ке, ти-ке. Скирь-скирь…

Закончив одно колено, он замолкал секунды на две и, чуть наклонив голову, настороженно прислушивался. На рассвете глухарь пел особенно самозабвенно.

— Скирь, скирь, скирь, — раздавалось впереди нас.

Мы ожидали выстрела. Егерь был опытным охотником. Он передвигался под глухую песню петуха, когда тот ничего не слышал. Все-таки звонкий наст посылал глухарю сигналы опасности. И тот, ни на минуту не умолкая, но повинуясь великому инстинкту жизни, уходил от охотника, который, ничего не подозревая, обдирал лицо ветками, прыгал по снегу к древней птице.

Так и бежали они по лесу, человек и птица.

Глухарь выскочил на дорогу первым. Человек остановился. Он понял: этот певец — не его трофей.

Вода колышется

Сегодня у меня выдался свободный день. На рассвете я отправился за утками на разливы к Тебзе. Кроме ружья, прихватил с собой резиновые чучела. Я тороплюсь. Гаснут звезды, на востоке засеребрилась заря, из-за леса показалось багровое от натуги солнце. И сразу стало светло. Слышно, как возле реки бормочет тетерев. За деревней, на озими увидел стаю гусей. Меня они тоже заметили, загалдели и, настороженно вытянув шеи, отошли к противоположному краю поля, потом взлетели. Не останавливаясь, я проводил стаю завистливым взглядом. Тороплюсь подойти к реке первым, а сам об одном думаю: только бы не помешали деревенские охотники — так хотелось побыть одному, пострелять, а если не удастся, просто отдохнуть.

Услышав меня, перестал бормотать тетерев, с вершины осины он, кажется, наблюдал, как я нерешительно топтался около канавы. От вешних вод она превратилась в полноводную речку.

На противоположный берег мне так и не удалось перебраться. Поблизости от воды я наскоро построил шалаш, выставил чучела. Достал манок: может, какой-нибудь неразборчивый селезень подсядет к моим резиновым уткам.

— Зря-зря-зря, — дребезжит манок.

После первых же звуков улетел тетерев. Прошел час, начался другой… Селезни пролетают высоко и больше с утками, парами. Из шалаша мне видны чучела и неподвижная гладь разлива. Солнце поднялось высоко, его жаркие лучи купались в прохладной воде и согревали ее. Кругом такой покой, что не хочется его нарушать.

Мне показалось, что по воде пошла рябь. Присмотрелся — верно, чучела чуть-чуть покачиваются. Отчего бы это, и ветра вроде нет? Эка напасть! Никого. Так бы я и не узнал, отчего вода колышется, да вдруг из глубины высунулся яркий, с перламутровым плавником щучий хвост. Видно, не дождалась рыба, когда я уйду — ей время икру метать. Не стал я рыбе мешать. Отошел, однако про себя подумал: от кого же она узнала, что в канаве вода нагрелась, и как первая из холодной и мутной Тебзы сюда путь нашла?

Длинноклювый танцор

Крупные, величиною с кряковую утку две беловато-серые птицы на высоких зеленоватых ногах, с серповидными клювами важно вышагивали по луговине. Это большие кроншнепы. Временами один из них останавливался и посвистывал. И мне нравилась их незатейливая песенка: «Ф-ь-ю, ф-ь-ю, ф-ь-ю…»

С юга летели кроншнепы вместе с утками. Весь длинный путь стаи держались рядом. Возвратясь на родину, утки к реке поспешили, на тихие заводи, а кроншнепы — в луга.

Местами еще лежит снег, но это не смущает их. Они чувствуют себя отлично. Самец забрался на кочку, взмахнул крыльями, подпрыгнул и тут же опустился. Может, кулику весело, а может, у него озябли ноги? Как заправский танцор, он сделал первое «па», поклонился подруге и пустился в пляс. Мелькали ноги, крылья. Птица танцевала азартно, красиво и легко. Ясно, этот танцор уже облюбовал место для гнезда, вот и радовался.