Под знаком тигра

Громыхая, гигантским обвалом обрушилась темень. Зазвенели колокольцы. Ярко вспыхивая, зароились кругами разноцветные светлячки. Завертелись, закружились, слепя. Колокола оглушают, гудят набатом, бьют, бьют в затылок…

Далекое-далекое детство… Сон надвигается, укрывает мягко и заботливо уставшие ноги и руки, подбирается к изголовью. Его отгоняют яркие события дня, что вспыхивают на тёмном экране сомкнутых век. А сон, отступив, подкрадывается опять, неторопливо, незаметно…

За стеной молится бабушка. Её монотонный голос пробирается через пуховую подушку, вытесняет мысли, завораживает, помогает всепобеждающему сну.

Но тот словно чего-то выжидает. Слух напряженно ловит обрывки фраз, слова и держит на расстоянии медлительный сон.

– «Господи, прости мя…»

– Милая бабушка, ну сколько раз можно тебе объяснять: Бога-то нет!

– «Прости и помилуй…»

– Ну за что тебя прощать, такую добрую?

– «Во имя Отца и Сына и Святага Духа…»

– Ну всё. Завтра спрячу иконку так, что не найдешь этот Святой Дух. И никакой Бог тебе не поможет.

– «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…» – Странная молитва какая-то: никогда бабушка её не читала.

– «Наипаче омый мя от беззакония моего и от греха моего очисти мя, яко беззаконие мое аз знаю и грех мой предо мною есть выну…» – Да ведь это не бабушкин, а дедушкин голос!

– «Отврати лице Твое от грех моих и вся беззакония моя очисти…»

Что за чушь: дедушка-то у меня неверующий. Первый комсомолец, ветеран войны, председатель сельсовета. Да и жена его неверующая: колхозница, бригадир-передовик.

– «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей…»

А другой дедушка на войне без вести пропал. Это его жена – моя бабушка, что каждый день молилась.

– «Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего…»

Так кто же это молится? Сквозь веки пробивается тусклый свет. Незнакомые, недетские запахи. И шум, постоянный шум. Как у порожистой реки. Так я и есть у реки. На рыбалке. В отпуске. В тайге.

Ничего не понимаю. Открыв глаза, смотрю на незнакомый потолок, слушаю незнакомый голос, незнакомую молитву. Где я?

Пытаюсь повернуть голову, но боль током блестит в глазах, выталкивает из груди стон и возвращает память. Пасечник – сволота! Зверь – не человек!

Пробую встать, но в глазах от боли меркнет свет.

– Ты лежи, мил-человек, – раздается рядом голос, – и прости меня грешного.

Такое отчаянье слышится в голосе, что я с удивлением открываю глаза.

Обхватив руками голову, сидит за столом этот уголовник. Обреченным взглядом смотрит в окно. И такая во всем его облике безнадежность и безысходность!

– Господи! – вдруг вырывается из его груди. – Ну как мне дальше жить, Господи? Ну за что мне такое наказание?

Руки его безвольно падают на стол. Голова низко склоняется. Плечи судорожно передергиваются.

– Ты чего, дядя? – спрашиваю, с трудом шевеля челюстью. – За что ты меня так? А если б убил?

Долгое-долгое молчание.

– Ты прости меня, парень. Прости хоть ты. Я-то ведь себя не прощу. Уж слишком нагрешил. Всю жизнь работал я здесь егерем. С начальством дружбу водил. Сколько зверя я перебил! Сотни кабанов, изюбрей, оленей. Бил зверя зимой и летом, ночью и днем. А кого мне тут бояться? Все друзья, все свои.

Случалось, и тигра стрелял, когда он попадался. Вредный зверь. Мешал он всем. То собаку утащит, то скотину у кого-нибудь задерёт. Десять лет назад тигр тракториста в тайге съел, и начальство стало бояться охотиться там, где живут тигры. Если ж подстрелишь тигра, то в героях целый год ходишь. Убьёшь, покажешь друзьям, похвастаешься, да и оставишь его воронам. А зачем он нужен? Шкуры у себя дома вешать было как-то не модно…

А в позапрошлый год открыли границу, китайцы стали шкуры и туши тигриные покупать. Деньжищи громадные платили: две «тойоты» можно было купить или дом хороший. Ну, кому везло, стреляли тигров, продавали, богатели.

Завидно мне стало, что столько их перебил, а живу небогато. И, как назло, перестали тигры на моем пути встречаться. Ну, не везет – и всё. Как-то раз даже тигрицу с тремя большими тигрятами видел. Представляешь? С тремя! Вырастила, уберегла, выкормила! От красоты такой стоял, не шевелясь, любовался. Да рука сама по прикладу скользнула до спускового крючка… Но стрелять не стал, отпустил: пешком шёл, а их все ж четверо. Встретил бы где на дороге, думать долго не стал: пострелял бы из машины всех.

Почти год по тайге мотался – тигра не встретил. Следов-то много, но специально за тигром по следу ходить – шибко рисковое дело. Да и догони, попробуй, когда он без остановки пятьдесят километров через хребты прошагать может.

Как-то поехал на грузовике ночью на поля фарой светить, да по глазам звериным пострелять. У меня лучше, чем у других, такая стрельба получалась. Глазомер! В темноте только глаза светятся и ничего больше не видно. Тут надо чувствовать, каким боком зверь к тебе повернулся, где у него убойное место.

В ту весну на молодые всходы пшеницы много зверья выходило. Изголодались после бескормной зимы по зеленой травке. Подъехал к полю, светанул фарой – есть! С правого края засветились глаза у табунка косуль, слева несколько изюбров стояло. А между ними зелеными фонарями блеснули глаза тигра.

Ну, наконец-то, думаю, машину японскую куплю да квартиру обустрою. Прицелился, стрельнул. Тот прыг – в кусты. По прыжкам видно, что попал. Обрадовался. На рассвете, решил, я его найду, добью, если живой будет.

Утром надумал напарника с собой взять: с раненым тигром страховка нужна. А кого пригласить, чтоб надежный был, не разболтал бы чего лишнего? Да родственника. Племянника Ромку. Недавно с армии пришел. Стреляет хороню. С детства к охоте приучен. Но не нравилось ему это дело. Не любил зверей убивать.

Все же уговорил я его, и поехали. Приехали на это поле. Нашли следы – кровь тигра на траве, листьях, и пошли осторожно. Сразу крови много было, а потом всё меньше. Нашли тигриную лёжку. На ней кровь ещё была, а потом перестала встречаться: зализал рану, значит. Изредка высохшая капелька попадется, и всё. Потеряли след. И вмятины от лап на прошлогоднем листе да на сухой траве долго не держатся: подсыхают на солнце и выправляются смятый лист да трава. Ясно, что тигр пошел вдоль ключа.

Стали искать у ключа, не теряя друг друга из вида. А ключ в том месте валежинами завален, берега высокие, кусты густые…

На секунду только Ромка скрылся за завалом. Тут тигр на него и набросился. Парень выстрелил, да мимо, вскрикнул только… Не успел я!

Год уже прошел. Охотиться бросил. Осудили условно: начальство за меня заступилось. А тоска смертная. Ни днём ни ночью покою нет. Руки на себя наложил бы, да дети у меня в райцентре малые.

Никого видеть не хочу. И тебя бы не впустил, да ведь родственник мне твой дед. Очень я его уважал. Отца моего спас от расстрела. Все мы в этих местах родились, все родственники. А какое здесь было село богатое, но прахом всё попело: разогнали и расстреляли чуждые советской власти кулацкие элементы. А название-то какое село имело – Звёздочка!..

…Вот так и маюсь. Работаю да молюсь. Молюсь да работаю…

Затих голос. Снова шумел и лил дождь, бормотал и капал, отпевая и оплакивая не отпетое и не оплаканное этой земли.

– Боже, милостив буди мне, грешному… Упокой, Господи, душу невинно убиенного раба Твоего Романа и прости ему все согрешения вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное…

Рвалась из души грешника молитва. Выбиралась наружу из этой теплой уютной пасеки, натыкалась, горячая, на холодные струи дождя, билась и металась неистово, не находя выхода, среди чужих, равнодушных капель. И ослабевшая, остывшая, струилась тоненько все выше и выше…