По следам рыжей обезьяны

Даже занимаясь кораблестроением, мои помощники не забывали о дарах джунглей. Каждый раз, возвращаясь в лагерь после нескольких дней отсутствия, я видел, что наши запасы инвентаря все увеличиваются. Было собрано несколько миль ротановых побегов, большая часть которых уже обрела форму корзин или ловушек для рыб. Выросла громадная куча вырезанных из железного дерева весел, появилось несколько больших бамбуковых сосудов, наполненных свиным жиром и консервированным мясом. Было совершенно ясно, что о переброске лагеря в другое место не может быть и речи.

Время шло, и вскоре мне предстояло вернуться обратно к цивилизации, но, прежде чем закончить работу, хотелось сделать несколько хороших фотографий или даже снять фильм об орангах. Таскать с собой тяжелые камеры или чересчур часто подвергать их воздействию лесной влаги не хотелось, поэтому я ограничился фотографированием животных вблизи лагеря. Я решил сделать последний бросок и накопил продуктов на целых десять дней. Вместе с камерами и магнитофоном груз оказался мне не под силу, и Ликад с Тулонгом помогли мне перенести все это имущество в глубину джунглей. Их поразило расстояние, которое мы прошли, — они и не подозревали, что я уходил так далеко в лес. По дороге они надламливали верхушки молодых деревьев, отмечая обратный путь. У нас ушло четыре часа, чтобы добраться до места, где я неделю назад видел нескольких орангов. Мои спутники установили для ночевки помост, несколько приподняв его над землей, натянули над ним пластиковые полотнища. Потом они заспешили домой, в ужасе от одной мысли, что ночь застанет их прежде, чем они выйдут к реке. Я быстро обследовал местность вокруг, но, увы, оранги, как видно, ушли и отсюда.

Я обыскал местность к югу до самого Лунгтудтула, а на западе добрался до высоких гребней предгорий, но нигде не было следов моих рыжих обезьян. Только после того, как я три дня бродил, не жалея ног, и два раза перетаскивал все свои припасы и снаряжение на новые стоянки, мне наконец-то удалось выследить небольшое семейство, возвращавшееся на север. Это была Молли, крупная, почти черная самка с небольшим ярко-рыжим подростком Монти и маленьким шоколадным отпрыском, которого я назвал Митци. В полдень Молли соорудила гнездо для себя и для младенца. Они немного поиграли, а потом улеглись отдыхать. Монти бросил свое сонное семейство и решительно двинулся дальше. Он передвигался очень быстро, но подлесок был здесь довольно редкий, и я без труда поспевал за ним. Он добрался до высокого дерева и спустился вниз к большому дуплу. Уцепившись ногами и одной рукой, он заглянул в дыру, засунул туда правую руку и принялся черпать воду, чтобы напиться. Он часто прерывал свое занятие, осматривался, украдкой озираясь направо и налево. Жидкость он вычерпывал очень споро, слизывая капли с шерсти на тыльной стороне ладони. Лицо у него было совершенно мокрое, и вода стекала на грудь. Прошло целых двадцать минут, прежде чем он наконец утолил свою жажду и, довольный, забрался на верхние сучья, где и обосновался.

Это было характерное для Монти поведение — он частенько доказывал свою независимость, покидая мать и маленькую сестренку ради одиноких вылазок. Но к вечеру он всегда возвращался и играл с Митци допоздна, долгое время спустя после того, как у Молли уже было готово ночное ложе. Но в конце концов уже в полной темноте маленькая Митци, утомленная возней, забиралась в теплое гнездо к Молли, а Монти сооружал себе небольшое гнездо немного повыше.

Я пробыл с этой семейкой шесть дней, следуя за их неторопливым перемещением вниз по одному из разветвлений Малой Боле в сторону Сегамы. По ночам я слышал вдалеке звуки, говорившие о присутствии слонов, но близко они не подходили. На моем неудобном ложе меня часто навещала крупная пятниста циветта — она вылизывала дочиста брошенные мной консервные банки. Услышав, как она гремит банками, я направлял в ту сторону луч фонарика и встречал пару круглых глаз, горящих красными огоньками в непроглядной тьме. Зверь ни разу не выказал ни малейшего страха передо мной.

Как-то утром громкий треск сучьев возвестил прибытие длиннолицего старого самца Николаса. Он оказался великолепным актером, и мне удалось снять несколько хороших кинокадров: как он ест, устраивает гнездо и трясет сучья, изо всех сил стараясь нагнать на меня страху. Ник оказался всего лишь случайным прохожим, а Молли со своими отпрысками задержалась в этих местах, методически обирая дерево, усыпанное недозрелыми плодами бубока. Даже проливной дождь не смог прервать это важное занятие, и я, продрогший и промокший, наблюдал за ними, а вода вовсю лилась на меня с мокрой листвы. Вдруг я услышал, что сзади ко мне подходят какие-то животные, но подумал, что это кабаны, и не обратил на них внимания. Когда же звуки оказались рядом, я обернулся — о, ужас! — то были не кабаны, а орангутаны. Во главе шел полувзрослый самец, а за ним следовали самка и подросток-детеныш. Я с ворчанием встал во весь рост, они остановились — мое появление тоже застало их врасплох, а потом поспешно забрались повыше, чтобы следить за мной с деревьев. Похоже было, что я угодил в самое оживленное место — не прошло и нескольких минут, как пожаловали еще два оранга. Все три семьи не обращали друг на друга никакого внимания, но кормились на соседних деревьях до самых сумерек, как видно наверстывая упущенное во время дождя. Взошла громадная луна, и я слышал, как оранги возились и жевали среди ветвей еще долго после того, как я закутался на ночь в свой полиэтиленовый кокон.

В последнее утро нашего совместного путешествия Монти опять удрал от Молли и отправился на очередную одиночную экскурсию. Через полчаса он увидел другую семью и заторопился к ним. Его ровесница бросилась навстречу, и началась головоломная игра в догонялки, с перелетами с ветки на ветку, укусами и вольной борьбой. Мне показалось, что эту самочку я уже видел, но я не был в этом уверен до тех пор, пока не увидел ее мать, сидящую в листве поодаль. Это была пара, которую я две недели назад встретил почти в двух милях дальше к югу. Так чудесно завершился мой поход; вдобавок мне удалось отснять приличный метраж и запечатлеть на кинопленке двух молодых обезьянок, весело резвящихся на лиановых трапециях. Затем, распрощавшись с орангами, я собрал свои пожитки — они стали значительно легче, так как все съестное я уже прикончил, и отправился на место встречи со своими помощниками.

У нас накопилась такая куча «даров джунглей», что возвращение в кампонг потребовало титанических усилий. В конце концов, ко всеобщему удовольствию, мы решили проблему передвижения, связав три лодки в один плот. Мы с Тулонгом управляли этим неуклюжим сооружением, на котором было нагромождено основное снаряжение и клетка, полная свежевыловленной рыбы тарпа; Сипи и Ликад взяли другую лодку и собак. Мы мирно плыли по течению Сегамы, наконец-то направляясь каждый к своему родному дому. Хотя я здорово отощал и отчаянно нуждался в длительном отдыхе, но все же радовался тому, как все сложилось. Я отыскал совершенно неправдоподобное количество орангутанов и собрал уникальный материал за двести с лишним часов наблюдений.

Я открыл, что в отличие от других крупных и мелких обезьян орангутан — одинокий бродяга. Крупные размеры и относительная малоподвижность вынуждают его вести отшельнический образ жизни, потому что не многие деревья могут удовлетворить аппетит более чем одной обезьяны. Странствуя в одиночку или малыми семьями, оранги находят разбросанные по лесу плодовые деревья и извлекают из них максимальную пользу. А вот откуда они узнавали, в какое время года будут плодоносить те или иные деревья, — это оставалось тайной. Я подозревал, что все животные пользуются жизненным опытом старых самцов и узнают о местах для кормления по крикам этих патриархов. С другой стороны, эти громогласные угрозы могли служить только одной цели — держать на почтительном расстоянии других самцов, и это способствовало равномерному распределению популяции в лесу. Несомненно, оставалось еще множество неразрешенных загадок, и я был полон решимости вернуться как можно скорее и заняться их разрешением.