Встречи с амурским тигром

Но нам повезло: вывел след на поляну посреди мари, на дальнем краю которой, метрах в ста, увидел я рыжую голову наблюдающего за нами тигра. Выстрелил второпях и промазал, еще раз прицелился. А тот уже с ревом атакует нас в пяту своему следу, траншейно пробитому в снегу. То увижу его на секунду, то исчезнет он в снежной пыли. И так быстро мелькает, что не успеваю прицелиться толком и мажу, мажу…

Допрыгал тигр до середины поляны, и началось такое, что ни в одной книге, ни в одном рассказе о нем не читал. Стал он раз за разом выделывать «свечки». Высоко подпрыгивает, извивается в воздухе вдоль тела и поперек и грозно вертит башкой, остервенело машет всеми лапами. Да при этом ревет так зло и оглушительно, что даже деревья вздрагивают. А был он в ярком полуденном солнце так хорошо высвечен, что каждую полосу на его теле успевал я ухватить глазом. Будь он в зоопарке — не устал бы любоваться, но тут стрелять требовалось.

Соображаю, что в магазине карабина всего два патрона осталось. А что если зверина опять попрет в атаку? Но замер тот. Приподнялся над снегом и уставился в меня: каков, мол, эффект произвел, достаточно ли для паники страху нагнал?.. На всю жизнь его в эти мгновения запомнил: на голове каждая волосинка дыбом поставлена, отчего она стала на самом деле как у гривастого льва. Нет, даже, пожалуй, больше! Глаза и клыки на солнце сверкают, усы вразлет, уши прижаты. Даже черный «иероглиф» на рыжем лбу и темени вижу…

Примолк Анохин, словно заново переживая быль. А я спросил, заведомо зная ответ:

— Пугал ведь? Понимал, что силы неравные?..

— Пугал, конечно, — откликнулся парень, — и не хотел трусом себя показать. Перемирие предлагал. И я бы принял это предложение, если бы не два «но»: грозный приказ начальства застрелить опасного зверя и высокая вероятность повторения проделок хищника, оказавшегося в экстремальных для него условиях… Однако доскажу историю. В каком-то трансе был я в те мелькающие секунды. Но тигр стал перебирать лапами, напружинился… Сейчас опять ринется в атаку! Собрал себя в кулак, хорошенько прицелился и выстрелил. На этот раз точно…

Ей снились тигрята

В уссурийской тайге они жили давно. Жили хотя и не вместе, и все же этакой странной для нас, хотя и вполне супружеской парой. Они встречались ненароком на охотничьих тропах, не проявляя радости, однако при этом не злились и не конфликтовали. Обнюхивались, хвостами дружелюбно поводили по спинам, головами и шеями терлись, мурлыкали даже. Но скоро расходились по своим делам. Расходились, не оглядываясь и не сожалея о мимолетности встречи… А еще делились добычей, если кому из двоих на промысле не везло. В некотором роде вместе одолевали бедственное время в многоснежье и скудокормицу…

Но в узаконенные природой сроки, если не случалось терять детей раньше поры их самостоятельности, он и она блаженно проводили, не отходя друг от друга, половину лунного круга, пребывая в полном благостном повиновении и безропотном согласии с могучим и красивым инстинктом продолжения себя в потомстве… Потом опять расходились, чтобы жить собственными интересами. Чтобы, отдохнув, соскучиться.

Взращиванием и воспитанием у великолепных полосатых наследников мощи, отваги и охотничьего мастерства занималась мать. Отец не уклонялся от отцовских обязанностей, нет, но не хотел мешать отлично знавшей свое дело супруге. Добыв крупного зверя и вдосталь наевшись, отдавал остальное ей и им. Даже прокладывал свой пахнущий свежениной след к самому логову близких, чтоб легче было жене и детям воспользоваться родительским подношением. Иногда он и сам приводил их к мясу. Бывало, приносил увесистые части добычи к логову и ложился поодаль, довольно жмурясь и мурлыкая.

Но становилось год от года зверя меньше, потому что все больше было людей, а от них — насилия и беспокойства. Никогда не сулили добра тиграм, как и прочим лесным обитателям, встречи со всесильными и беспощадными двуногими существами. Особенно остро это стало проявляться после того, как еще молодой самец, не зная вражьей силы, не сошел с дороги вовремя, не замер, маскируясь, и принял в грудь заряд картечи. А полгода спустя, на глазах еще совсем молодой тигрицы, ее стареющая мать пала под выстрелами затаившихся у солонца охотников.

С каждым годом становилось все труднее людей избегать… И вот настало время, когда их можно было чувствовать почти в любое время сезона и суток — рев и гул моторов на земле и в воздухе, лязг железа и тяжкие вздохи спиленных деревьев, стрельбу и голоса. А тайгу пропитывал смрад из дыма и всяких чуждых природе запахов.

…Тигрятам не исполнилось и полугода, как завалили тайгу погибельные для зверей снега, страшные даже для могучего тигра: ни пройти, ни добычу сыскать. Белая напасть, накрыв по пояс леса, похоронила косуль и кабанов, изюбры собирались табунами в потайных местах и не давали следов в стороны — попробуй их отыщи, добреди до них, утопая в снегу по плечи.

И двинулся глава семейства по наезженным проселкам к людским жилищам, увлекая за собою мать с детьми. Пошел, по опыту прошлых лет зная, что можно там пережить бедственное время на бесхозных собаках и скотомогильниках. Однако шли они туда без радости, прислушиваясь к шуму машин, приглядываясь к проблескам света от них, чтобы вовремя и незаметно разминуться, спрыгнув с дороги в заснеженные и закоряженные кусты, и затаиться там.

Обосновались они совсем неподалеку друг от друга. На каменистом склоне сопки, с которой на крутяках снег сполз и обвалился. Зоркому кошачьему глазу с высоты открывались плотно обжитые людьми просторы с селами, полями, дорогами. С густыми дымами, гулом и скрежетом. Обосновались во враждебном вольному зверю мире ради спасения собственных жизней и тигрят. До лучших и не таких уж далеких времен.

Тигрица устроила удобное скрытое логово в глубокой, в меру просторной нише под нависью каменного козырька, в суши которой за вереницу лет скопился толстый слой палого листа. Он же приглядел себе яму под прикрытием разлапистого, вздыбленного над землей корневого шатра — от семьи на расстоянии слышимости предупредительного рыка.

Жили здесь на пределе скрытности. Глава семейства, а за ним и мать, приказав детям ждать, ночами спускались с сопки, близко меж собою не сходясь, на закипевшую наледью грязную речку, по ней выбирались, стараясь не оставлять следов, к проезжей дороге и осторожно подходили ею к сельским околицам. Тенями возникали здесь в самое глухое время ночи, когда гасли окна в домах и замирали дороги, а об уснувшей жизни напоминал лишь редкий собачий брех.

Промышляли осмотрительно, поодиночке, избегая людей. На время роста луны от узкого кривого мазка в небе до светящегося свежим снегом кома хватило найденной на скотомогильнике падали, среди которой оказались хотя и каменно смерзшиеся, но жирные чушки, и даже лошадь… Потом, когда белоснежный шар луны стал от ночи к ночи выщербляться в мазок, пришлось перейти на собак. Сначала ловили вольно рыскавших, затем настал черед вытаскивать из конуры тех, что свободы не имели. Людей и скот не трогали. В сараи не ломились.

Эти пришельцы из тайги долго не догадывались, что уже обнаружены обитателями сел, что за ними настороженно следят, что запрошено и получено разрешение высокого начальства на ликвидацию «опасных хищников», и дело за разработкой коварного плана погибельной для них операции. Узнали, когда спасаться было поздно.

Ясным, уже заметно потеплевшим к весне днем, когда тигр умиротворенно грел на солнце свой бок на сухой плешине сопки, прилетела огромная и шумная винтокрылая птица, быстро отыскала его по четким на предательской ночной пороше следам, с ходу взяла в тугой круг и зависла, метко изрыгая смерть.