Лунка серебристая

Мы ловим мух и складываем в морилки для того, чтобы впоследствии их более точно определить. Да, это типичные мухи-тахины, истребительницы кобылок.

Впрочем, еще не все понятно. Если мухам так нужны взлетающие из-под ног человека кобылки, почему же они не собрались возле нас большой стайкой, а всегда были примерно в одинаковом количестве? По опыту я знаю, что каждое насекомое занимает свою территорию и старается ее не покидать. Если бы не было такого порядка, то мухи скоплялись неравномерно и мешали друг другу. По-видимому, нас все время сопровождали разные мухи и вели что-то вроде эстафеты.

В Сюгатинской долине сейчас очень мало кобылок. Можно не сомневаться, что в этом году мухи уничтожат почти всех кобылок, а затем им не на кого будет откладывать яички. Только очень немногие, случайно уцелевшие кобылки дадут потомство.

Мухам плохо уже сейчас. Многие из них понапрасну бросаются на летящих муравьиных львов, на бабочек. Нелегко мухам-мамашам пристраивать свое потомство. Многие из них окажутся неудачницами.

Сегодня выдался жаркий день. Пустыня, ослепительно светлая, горячая, полыхает миражами, и ветер, сухой, обжигающий, несется над ней, поднимая облачка пыли. Казалось, все замерло, спряталось. Лишь неумолчно кричат цикады, и песня их, звонкая, сверлящая, действует на нервы. Если бы не этот ветер, еще можно терпеть. Но он попутный, и в машине несносная духота. Пожалуй, лучше остановиться, растянуть тент и залечь под ним в тени.

Но как-то неожиданно на светлой пустыне появляются темные, почти синие пятна — тени от редких облачков. Одно пятно впереди, близко. Оно мчится по пути прямо по дороге. Немного газа, и мы догоняем тень, забираемся в нее и путешествуем под ее защитой. И сразу легче, прохладней. И еще от чего-то приятней. Сразу не догадаться. В тени не поют цикады. Они теперь провожают нас вместе с тенью молча, замерев на кустиках боялыша и полыни. И вдруг, совсем рядом, как и прежде, сверкает горячее солнце.

Иногда облачко будто бежит быстрее, иногда медленнее. Но счастье наше недолгое. Тень уходит в сторону, и опять духота, ослепительный свет и скрипучие крики цикад, хотя впереди еще тень от другого облака, и мы вновь спешим в него забраться, как под зонтик. Никогда не приходилось путешествовать под тенью облаков, и погоня за ними кажется такой необыкновенной.

Но ровная дорога отклоняется в сторону, и теперь прощайте облачка, нам с вами не по пути, и незачем перегревать мотор, пора до вечера сделать остановку да попутно скипятить чай, утолить жажду.

Скучно сидеть под тентом. Надо решиться прогуляться по знойной пустыне. Быть может, не все замерло и что-нибудь есть живое? Здесь нет цикад, зато раздаются странные птичьи крики светлокрылой кобылки-пустынницы. Она единственная способна вынести такую жару. Впрочем, самки, я знаю, забрались в тень кустиков, а самцы взлетят в воздух, совершая замысловатые зигзаги: в воздухе не так жарко, как на земле, в воздухе кобылка остывает.

Я долго хожу за одной такой кобылкой. Она не желает улетать с облюбованного ею места. Это ее территория. Лишь один раз уносится далеко, к кустикам саксаула, но вскоре же возвращается обратно.

Иногда над кустами, с жужжанием медленно проплывают большие золотисто-зеленые златки и грузно падают на ветки саксаула.

Златки — дети солнца, и тоже, как светлокрылая кобылка-пустынница, не боятся жары.

И больше нет никого. Пустыня мертва. Даже муравьи-бегунки спрятались в свои подземные убежища. Но вот из-под кустика терескена выбегает клещ Гиаломма азиатская. Зачуяв меня, он не выдержал, не испугался жары. Быть может, он ждал такой встречи с самой весны, почти два месяца? Сейчас решительный момент в его жизни. И клещ мчится изо всех сил на своих желтых длинных полусогнутых ногах. Вот и у моих ног конец его пути. Но я отбегаю несколько шагов в сторону.

У клеща отличнейшее обоняние. Он моментально повертывается и бежит с еще большей быстротой.

Но почему-то сбился, закружился на одном месте, лихорадочно замахал ногами и вдруг скрючился, застыл, замер. Неужели потерял меня, заблудился?

Я тронул прутиком клеща. Он мертв, погиб от несносной температуры, сжарился на перегретой земле, земле такой горячей, что к ней нельзя прикоснуться руками.

А солнце полыхает, залило все нестерпимо ярким светом, во рту пересохло, хочется пить, и в глазах мелькают какие-то красные полосы. Нет, надо спешить к машине и, как и все живое, прятаться, чтобы не уподобиться несчастному клещу, так неосторожно решившемуся на безумную попытку расстаться со спасительной тенью.

В специальном мешочке я взял с собой разное зерно: рис, пшено, гречку, ячмень и даже мак. Был еще горох. В свободное время возле гнезда муравьев-жнецов я насыпал затейливыми узорами зерно и, усевшись на стульчик, отдыхая, наблюдал, как муравьи подают сигналы мобилизации, как собирают неожиданный урожай и многое другое. Кроме того я часто добавлял еще несколько горошин. С ними муравьи ничего не могли сделать: за гладкую оболочку никак не уцепишься челюстями и ногами не обхватишь, чтобы унести. Изрядно провозившись, «огорошенные» муравьи оставляли в покое непосильную ношу и более к ней не притрагивались, даже если весь муравейник голодал из-за недостатка трав. Но как все муравьи сразу узнавали, что горох — добыча нестоящая?

Сегодня утром, проснувшись, я не слышу, как шумит каратуранга, не несутся тучи песка, надоевший нам ветер стих, и пустыня застыла в приятном покое. Какая сегодня погода, есть ли на небе тучи, сквозь полог ничего не видно. Но над головой загораются золотом листья деревьев, взошло солнце и осветило землю.

Что может быть чудесней тихого солнечного утра после долгого ненастья! Пока все спят, я обошел барханы, насмотрелся на далекие сиреневые горы, в которых глубокие тени отметили все распадки, наслушался звонких криков отаек и заглянул на гнездо муравьев-жнецов. Кучка риса, насыпанная еще вчера вечером, исчезла. Но что удивительно, исчезли и три горошины. Небольшой же конус из палочек и камешков, которыми пепельноволосые жнецы прикрывают вход в гнездо, в одном месте был разобран, а до самой земли проделана чистая дорожка, будто для того, чтобы по ней прокатить горошины.

«Нет, не может быть такого, — подумал я. — Горошины просто склевала какая-нибудь птица».

Впрочем, все легко выяснить. И я вновь кладу у гнезда три горошины.

Здесь, на голом такыре, жнецам нелегко с пропитанием, и не зря кое-кто из них, нарушая давние обычаи, нападает на насекомых и тащит их в свое жилище.

У горошины оживление, суматоха, смельчаки, пытающиеся осилить непомерную ношу. Кое-кто, изрядно повозившись, мчится в гнездо, наверное, звать на помощь. Показывается из норы большой медлительный солдат. Долго чистит усы, гладит голову, потом направляется к горошине. Еще появляется таких же три солдата. Четыре крупных и несколько мелких юрких муравьев — недурная компания скопилась у горошины. Два муравья подлезают под горошину, другие два тянут ее сверху, и, хотя попытки не совсем согласованы, горошина вздрогнула, закачалась, медленно-медленно покатилась к муравейнику и исчезла в нем. За первой горошиной была утащена вторая, а затем и третья.

Все происходящее кажется невероятным. Я всегда думал о том, что поведение муравьев не столь просто, как его представляют, и что кроме инстинкта громадное значение имеют опыт и подражание. Наконец, муравей муравью рознь и среди множества находятся редкие умельцы на всякое трудное дело.

Восхищаясь умельцами, разрешившими столь трудную задачу, я насыпал перед входом целую горку гороха.

Угощайтесь на здоровье!