Стрелка (Рассказ охотника)

А. Якубовский

Стрелка (Рассказ охотника)

Бывает — разведешь костер осенней стылой ночью. Раздуешь, навалишь в огонь березового лежалого сушняка. Тепло, светло… Задремлешь в этакой благодати и видишь разные приятные сны. Затем начинает холодить бок. Вертишься так и эдак — холодит. Очнешься, протрёшь глаза — погас костер. Одна-единственная искорка звездочкой светит в золе. Подсовываешь к ней бересту, дуешь. Нет, не горит. Кончилась огненная сила.

Прозевал.

А к тому я говорю, что вспомнилось давнишнее. Лет десять прошло, а все не забывается и не прощается. К тому говорю, что Стрелку вспомнил.

Стрелка… Стрелка… Умирать буду — вспомню. А не мной была взращена и натаскана эта собака. Купил я ее четырехлетней, опытной.

К Стрелке, надо признаться, я давно приглядывался, а тут несчастье случилось с ее хозяином — хватил его паралич. В деньгах ли он нуждался, или растравляли его охотничьи воспоминания — только продал он мне Стрелку, и не очень дорого.

Расплатился я, взял Стрелку на поводок, и хочется мне скорее уйти, пока хозяин не передумал. Веду ее к двери, а она упирается, скрипит когтями об пол и все оборачивается назад.

Не скулит, не рвется, а глядит, и в больших ее карих глазах стынут тихие слезы.

И у хозяина, грузного старого мужчины, одна половина лица мертвая, спокойная, а другая живет и тоже плачет. Хрипит:

— Береги собаку… Люби… — и живой рукой машет: дескать, уводи скорее.

Вот оно как бывает!..

Привел я Стрелку домой. Потосковала она неделю-другую, а там пообвыкла и успокоилась.

Как водится, в ближайший свободный вечер беру ружьишко и отправляюсь со Стрелкой на болото, испытать ее, проверить. Приходим к болоту. Водичка, грязца началась… Всюду торчит осока, и ветерок тянет прямо на нас.

Вижу, Стрелка изменилась. Насторожилась, подобралась вся, стала тоньше, красивее. Глаза расширились, сияют, словно ей кость с мясом дают.

Пустил ее. Пошла Стрелка карьером. Как молния мечется направо-налево, направо-налево… Челноком идет — самый добычливый и красивый поиск! И так у нее это легко получалось и быстро, словно птица летает. Вот, причуяв, встала у кочкарника — «пришила бекаса»…

Расцвело мое охотничье счастье, вспыхнуло костром, запылало. И вообще-то охотник я был горячий, с сумасшедшинкой, а тут у нас такое началось… Как разрешат охоту, я каждый вечер с собакой на болоте или в поле пропадаю. Заскочишь домой с работы, схватишь кусок хлеба, ружье и на охоту. До того оба за осень дойдем — на ходу костями гремим.

Теща, конечно, ворчит, жена сцены устраивает, а мне все нипочем. Правду говорят: два сапога — пара. Стрелка была вся в меня: дома скучает, а на охоте огонь. Честное слово!..

И что я еще заметил: манил ее простор, всасывал. Она готова была искать дичь весь день и ходила быстро, как ветер. Ей было все равно: вода ли перед нею, грязь или густые заросли. Идет карьером! А домой не желает возвращаться — отказывается, и все. Измучается за день, сама чуть жива, а не идет, в лицо заглядывает, руки лижет, просит остаться.

Золотое было время. Вернемся с охоты. Брошусь на кровать, засну и вишу Стрелку и болото. Проснешься — Стрелка во сне повизгивает, лапу поджимает. На стойке, значит, стоит.

Идешь утром на работу, а она смотрит во все глаза. Боится, что я тайком от нее уйду на охоту. Будто мог я это сделать. Подходит, ластится. Глаза большие, влажные, просящие. Посмотришь в них, в горле так и запершит, так и защекочет.

А когда собираешься на охоту, ей все не верится, что ее возьмут. Убежит к калитке. Сядет и ждет.

В таком угаре прошло у нас два года. Почувствовал я себя счастливейшим охотником и возгордился. Как же, у меня необыкновенная, единственная в мире собака. Хожу задрав нос, на других собак поглядываю с прищуром.

А известно, счастье без беды не ходит. Только разнежишься, тут она тебя и стукнет по лбу с размаху. Стал я замечать, что устает Стрелка. Вернемся мы с охоты, свалится она на пол, вытянет лапы, хвост откинет и лежит, тяжело дышит, с натугой. Стонать во сне начала, как больные люди, — тяжело, жалостливо. Ничего, думаю, пройдет. Колбасы в суп покрошу, сахаром угощаю. Ватный матрасик сделал — большой и мягкий. А пойдем на охоту, увлечемся, и опять то же самое.

Оставишь ее дома, уйдешь один — Стрелка в слезы, тихие молчаливые слезы, о которых догадываешься после, разглядев дорожки на ее щеках. И я без нее чужим прихожу в лес. Ходишь один-одинешенек. Сиротливо.

Стал ее брать. Мне бы пожалеть, поберечь, а я… Эх!

Последний раз мы охотились в августе на болоте, что под самым городом. Сейчас его нет и в помине — осушили и застроили, а тогда славное было это болото, веселое, зеленое, в серебряных мочажинах, словно кто шел и двугривенные рассыпал. И дичью богатое: бекас водился, и дупеля было много.

На краю болота я закурил. По дыму уловил легкий ветерок, направление его.

Курю, осматриваюсь. Стрелку поводком сдерживаю. Она по обыкновению волнуется, лапами перебирает мелко и нетерпеливо. И смотрит на меня. В глазах мольба — пусти!..

Пустил. Стрелка так и кинулась навстречу ветру. Так и стелется по траве, словно белая птица.

Никогда она не искала так страстно и красиво. Иду следом, на душе праздник. Любуюсь и не чую, что в последний раз смотрю.

Нашла Стрелка дупеля, встала, вытянулась. С поджатой лапы капает вода, ухо завернуто, глазами косит на меня, торопит. Ноздри у нее трепещут, улавливая те запахи, каких я никогда и не узнаю.

Убил я дупеля. Сытый он был, красивый, с капелькой крови в клюве, словно брусничку держал.

Положил его в ягдташ, а внутри уже дрожь особенная, и ноги зудят.

— Вперед, Стрелочка, — говорю. — Вперед!

И снова Стрелка режет ломти тяжелого болотного воздуха. Глаза ее распахнулись, позеленели, в них проступило что-то темное, древнее.

И в себе я ощутил такое же и словно преобразился. Появилась откуда-то звериная легкость в движениях, хищная зоркость взгляда. Стреляю без промаха и ничего, кроме Стрелки и взлетывающих дупелей, впереди не вижу.

Все мои желания, вся воля, все мысли сжались и с силой устремились к одной крохотной живой точке — кулику, долгоносой ленивой птице, которую мне почему-то нужно было убить.

Нет, всего не объяснишь!.. Никогда я так не наслаждался охотой, как в тот день.

Придвинулся край болота, густо поросший тальниками и высокой травой. Солнце брызгало мне в лицо, и оттого казалось — горят верхушки травы зеленым пламенем.

Стрелка шла карьером навстречу солнцу, окруженная теплым сиянием. Так и летала, так и стлалась, как ласточка перед непогодой. Вот замерла на стойке, обернулась ко мне — поторопить — и исчезла.

Исчезла!..

Все было по-прежнему. Горела зеленым пламенем трава, светило солнце, а Стрелки не было. Я бросился к ней.

Стрелка лежала, неловко запрокинув голову. Передняя ее лапа была поджата, в зубах закушена острая, как игла, травинка. Глаза недвижные, странные.

Меня словно ударило чем-то, и сердце сжало вроде тисками. Бросил я ружье, нагнулся к Стрелке, ласкаю, зову.

И не шевельнулась.

Я поднял ее, обмякшую, тяжелую, прижался ухом к ее мокрой и теплой груди… Тихо!

Кажется, я закричал. Потом решил, что нужно скорее к доктору, и побежал куда-то, спотыкаясь о кочки. Опомнился, наткнувшись на тальники. Раньше мы со Стрелкой всегда отдыхали здесь после охоты и завтракали бутербродами. Бумажки там старые лежали да серая зола от костров, которыми от комаров оберегались.

Положил я Стрелку в зыбкую тень, подсунул ей под голову свою куртку и сел рядом. Про доктора и забыл. Показалось: все происшедшее — дурной сон, и, стоит мне пробудиться, Стрелка встанет, отряхнется и подойдет ко мне. Сижу и жду. Должно быть, рехнулся немного.

Но нет, не встает Стрелка.

Ветер напрасно перебирает ее легкую, подсохшую шерсть.

Я могу сколько угодно ласкать ее.