Маленький Большой человек

Вы, должно быть, подумали, что Младшему Медведю передо мной стало стыдно, но как бы не так. Он недоуменно пожимает плечами и зажигает трубку.

— Обычно, — говорит он, — эта женщина нежна, как голубка. Я думаю, что это перед гостем она решила себя так показать, потому что добытчик я хороший. Вот и пса этого разве не я принес? И любовник я замечательный тоже — накопил сил за годы, когда был Человеком Наоборот, когда мне нельзя было иметь женщину, а сейчас я…

Ну, и он долго ещё похвалялся в таком духе, самым бессовестным образом заливая при этом. По правде говоря, его порочность меня просто ужасала. Сколько раз твердил я, что презираю брехунов и хвастунов и вот вам нате — этот индеец выхваляется и брешет, как самое последнее кабацкое трепло!

И не то чтоб я думал обо всем этом в тот момент — нет, я все ещё не мог прийти в себя после встречи с Олгой. Кем-кем, а Несчастной Жертвой она не была, уж это определенно; но до чего же Шайен она переменилась! Помню, какой приветливой и кроткой была она, когда мы были мужем и женой, смиренная овечка да и только — тише воды, ниже травы, и по-английски едва могла пару слов сказать. А тут — уже свободно бранится по-шайенски. Ну, может, этот грубый язык больше подходит для её шведской глотки, но вот куда девался её панический ужас перед индейцами — ведь помните, что Санти-Дакоты вырезали когда-то всю её семью…

Господи, ну не странно, что, размышляя про все это, я на некоторое время забыл о маленьком Гэсе; как вдруг вбегает он, одетый как дикарь, светлые волосенки заплетены в косицы. Теперь ему должно быть лет эдак пять; крепенький, несмотря на холод его мускулистое тельце полураздето. В руке у него лук, и он протягивает его Младшему Медведю.

— Отец, — говорит он, — тетива порвалась. Пожалуйста, сделай мне новую. Она нужна мне для нашей войны.

Медведь, довольный, расплывается в улыбке, с любовью поглядывая на Гэса, хотя при этом и корит его.

— Настоящий Человек не должен вмешиваться, когда гость курит. — А сам тем временем из своего колчана, висящего на жердине, достает шнурок и натягивает новую тетиву.

Тут, наконец, я обретаю дар речи и спрашиваю Гэса, своего родного сына:

— А с кем вы воюете? Кто враги? Поуни?

Голос мой, должно быть, звучит как-то ненатурально, но Гэс не задерживается на мне взглядом. Он всё ещё не отдышался после бега и, как и положено ребёнку, совершенно поглощён этой своей сиюминутной надобностью. И как только Младший Медведь натянул тетиву, Он хватает лук и уже на ходу отвечает:

— Нет, не Поуни! — звонко и свирепо отвечает он на этом гортанном языке. — Бледнолицые!

— Ну-ка вернись и окажи, как подобает, уважение гостю, — говорит Младший Медведь ему вслед, но, по-моему, довольно-таки вяло, и прежде чем он все это промолвил, мой Гэс уже присоединился к своим товарищам. С улицы донеслись их воинственные песни и боевые кличи. Себя, видать, он считал что ни есть настоящим индейцем…

Не знаю, что там думала Олга, ну, а после того, что я увидел, мне и выяснять расхотелось. Более мерзопакостной сцены мне наблюдать не доводилось. В стойбище, ниже нас по реке, у одного Кайова была белая женщина и он её имел за самую жалкую рабу. Сам я в этом стойбище чувствовал себя не очень-то спокойно, вот и был там всего ничего, убедился, что это не моя жена Олга — и всё, но эту несчастную и её полуторагодовалого ребёнка видел. И, правда, жалкое зрелище.

Но здесь несчастнее всех был Младший Медведь, вы бы видели его физиономию, когда Олга ни с того ни с сего обрушилась на него. Теперь же, когда мы остались одни, он принялся хвастать, что отдал за нее десять лошадей одному южному Шайену, что захватил её на реке Арканзас. А между прочим, когда замуж брали индианку, то за нее отцу давали, как правило, не более трёх-четырёх лошадок.

Вы, небось, решили, что я сидел и скрежетал зубами. Ничего подобного. Я был точно во сне и говорю ему как ни в чём не бывало:

— У этого мальчика белая кожа.

— А волосы как утреннее солнце, — радостно подхватывает Младший Медведь. — Его имя Вещая Сила, но обычно мы называем его Пузатый. Мне кажется, он станет самым могущественным военным вождём Шайенов. Тебе ведь известно, что у великого вождя Оглалов по имени Неистовая Лошадь была светлая кожа и светлые волосы, и он был заколдован от пуль.

— Так, значит, ты отец этого ребёнка, — я затянулся из каменной трубки и передал ему в ожидании, что он сейчас совсем заврется, но он какое-то время молча смотрит в огонь, полуприкрыв веки, и лишь потом отвечает:

— Нет, его отец — та самая вещая птичка, которая явилась мне на Санд-Крик, Песчаной реке, и сказала: «Довольно тебе быть Человеком Наоборот! Беги отсюда! А люди пусть думают, что хотят. Тебе уготована более важная судьба, чем сражаться с синими мундирами. Ты должен взять себе в жёны женщину со светлыми волосами и вырастить моего сына». Как птичка сказала, так я и поступил.

Ну, в это время заходят Олга и Лошадка, варят эту собачину и подают нам, при этом моя бывшая жена нет-нет, да и пускается почем зря поносить Младшего Медведя, меня же, как и прежде, совершенно не замечает, и мне кажется, что если Лошадка и рассказал ей что-то про меня, то это была до того невероятная история, что с Джэком Крэббом у неё никак она не связалась.

Из вежливости я с горем пополам проглотил пару кусков, а потом даже выдавил из себя ответное приглашение, как того требовали приличия.

— Я женат на дочери Тени-Что-Он-Заметил. Он был великий воин, ты ведь знаешь, — сказал я.

Меня стало задевать, что этот индеец бахвалится тем, что у него в типи белая жена, моя, кстати, — у меня ведь тоже имелась кой-какая гордость. Хотя сердиться на него всерьез я не сердился, а если и ненавидел, то совсем иначе, совсем не так, как думал, что возненавижу человека, у которого окажется моя жена. Ведь он её силой не держал — это было ясно.

Настроение у неё, похоже, было скверное, но женщины порой любят надуться на весь свет. Видать, он у неё под каблуком — узнала от Лошадки, наверно, что при Санд-Крике он наложил в штаны и теперь колет ему глаза и вьет из него веревки…

Такого, когда мы жили вместе, за нею я не знал — и слава Богу! Хотя теперь я понял, чего избежал — я б тоже хлебнул этого сполна, узнай она, как я прогорел тогда в Денвере. Но она так и не узнала. Тогда она ничего не знала и знать не хотела, кроме дома и ребёнка. Видать потому, что по-английски почти не понимала. Но вы бы видели, до чего ж она вписалась в эту шайенскую жизнь! Когда собака сварилась, она вышла из типи и принялась за дело вместе с другими женщинами; болтала, шутила с ними без умолку, и если бы не светлая кожа и волосы, ни за что бы её от других не отличить.

Чёрт меня подери! Извините, что ругаюсь. Но я сидел как мешком пришибленный, и ничего не мог взять в толк. Чудеса да и только. Я не психовал. И не был огорчён. Я даже не смутился, хотя, может, только потому, что она не могла меня узнать: на мне был этот наголовник с бизоньими рогами и рожа размалёвана. Потому как это Джэк Крэбб потерял свою жену, а не Маленький Большой Человек — я так на это и смотрел. Вы, небось, думаете, что мне не терпелось узнать во всех подробностях, как это все случилось тогда там, на Арканзасе, когда индейцы перебили горстку белых и захватили Олгу с Гэсом? Небось, думаете, не терпелось спросить у Младшего Медведя, кто продал ему Олгу и мальчишку, а потом пойти и убить его, чтобы защитить свою честь?

Но в тот момент мне ничего такого и в голову не пришло. Нет, когда я увидел в типи Младшего Медведя свою жену и сына, судя по всему, счастливых и довольных, я не нашёл ничего лучшего, как тут же сообщить о своей собственной женитьбе на Солнечном Свете. Больше того, давай хвастать, что не отдал за нее ни одной лошадки, потому как отец её умер, а братьев у неё не было.

Младший Медведь, как и все хвастуны, не мог вынести, что кто-то его переплюнул. Он надулся, набычился и все жевал-жевал какой-то хрящик. С возрастом глаза у него превратились в щелочки, как у китайца, а теперь под низким лбом их и вовсе не было видно, и только мешки под глазами едва проступали под краской, которая не совсем смылась во время купания, И все это время, пока я был у него, меня не покидало ощущение, что он не узнал меня, то есть, я хочу сказать, что для него, конечно, не было секретом, что я белый, хоть и одет как Шайен, но он никак не связывал меня со своим детством. А тот единственный случай, когда мы виделись с ним после детства, когда он был Человеком Наоборот, видать, совсем выпал у него из памяти.