Сатаки и я

Говоря это, она торопливо оделась, закрывшись своим плащом. Я также оделся, мой младший брат накинул на себя плащ из телячьей кожи, и мы последовали за ней к вигваму Птичьего Треска.

– Брат, помоги мне! Мой муж играет сейчас на вещи, которые ты дал Апси, – крикнула она ему.

– Ха! Он это делает? Может статься, это будет его последняя игра! – взревел он.

Мгновенно он выскочил наружу. На нем была только набедренная повязка, волосы растрепаны, глаза дико расширены. Могучий мужчина, он был страшен в гневе.

Ему не нужно было спрашивать, где идет игра: из ближайшего вигвама раздавались звуки песни делавших ставки. Он побежал туда, мы последовали за ним. У входа моя мать и брат остановились, но я двинулся за дядей и сразу же увидел свои красивые подарки в груде других вещей слева от игроков. Справа сидел безучастно мой отец. По выражению его лица я понял, что он, как всегда, проиграл.

– Эй ты, Пятнистый Медведь! – прокричал дядя, указывая на него пальцем правой руки. – Где те вещи, которые я дал вчера Апси?

Прежде чем мой отец смог ему ответить, он увидел их среди выигрышей победителей, решительно пересек линию игроков, оттолкнул одного из них своим плечом и схватил лук и колчан.

– Слушай! Положи их обратно, они теперь мои, – воскликнул один из сидящих игроков.

– Нет, не твои! Они принадлежат моему племяннику, я их отдал ему. А это ничтожество украл их. Каждый может забрать свою собственность, где бы он ни нашел ее. Юноша еще слаб, и я это делаю за него.

Победитель повернулся к моему отцу и уставился на него.

– Что ты за человек? – рявкнул он. – Приходишь сюда и играешь на наше честно нажитое имущество ворованными вещами! Сейчас же убирайся из моей палатки и держись от нее подальше. Больше я с тобой никогда не буду играть!

– И я! И я! И я! – закричали остальные.

Мой отец поднялся и вышел с опущенной головой вон из вигвама. Дядя снова вручил мне мои вещи.

– Пойдем ко мне и поедим. Скоро мы, ты и я, должны выехать в прерии.

Пока его жены занялись подготовкой завтрака, я отыскал дядин табун (он пасся чуть ниже лагеря), сгонял его на водопой, а после привел к вигваму хозяина. Он вышел и отобрал двух быстрых лошадей. Из них большая черная, как я хорошо знал, любимейшая лошадь дяди, предназначалась мне. Мы привязали их к кустам и отправились к реке искупаться. Затем по возвращении в палатку дядя тщательно расчесал свои длинные волосы и уложил их, нанес на лицо, руки и мокасины священную бурую краску – он очень следил за своей внешностью.

Я думал, что в день охоты он мог бы одеться и побыстрее. Мне так хотелось отправиться на охоту, что, когда женщины поставили перед нами еду, я съел всего несколько кусочков мяса и пошел седлать своего черного скакуна.

Солнце было уже высоко, когда мы, пятьдесят или даже более мужчин, все на самых быстрых лошадях, отправились в путь. Нас сопровождало много женщин на более медлительных вьючных лошадях, запряженных в травуа [6].

На короткое время мы сделали остановку на берегу Медвежьей реки [7], в ложбине, где находился Солнечный Камень. Когда мы приблизились к камню, каждый мужчина положил около него какое-нибудь подношение: кольцо, бусы или краску и помолился о даровании ему многих лет и благополучия. У меня не было таких даров, поэтому, прежде чем вознести свои молитвы, я оставил одну из своих великолепных стрел.

Мы поднялись из долины реки к холмам, за которыми начинались прерии. Там нас встретили два человека, всю ночь следившие за бизонами. Они сообщили, что большое стадо животных отдыхает на северном склоне невысокой гряды неподалеку от нас, и повели нас туда.

Мы приближались к подножию гряды, нетерпеливо высматривая, где находятся бизоны. Наконец мы увидели их – пять или шесть сотен, ближайший был не дальше, чем на выстрел из лука. Одни из них лежали, другие стояли, некоторые паслись. Наши лошади тоже увидели их – должно быть, запах бизонов ударил им в ноздри еще раньше, – и теперь их было невозможно сдержать. Мы проскочили вершину почти так же быстро, как летают птицы, и очутились среди животных прежде, чем они пришли в себя от удивления, собрались вместе и обратились в бегство.

Я оказался рядом с большой самкой. Изо всех сил я натянул тетиву и выпустил стрелу ей в бок, как раз ниже горба. Она подпрыгнула и рванулась вперед. Кровь хлынула из ее ноздрей, она покачнулась и упала.

– Я ее убил! Одной стрелой я сразил ее!

Я кричал, как будто кто-то из охотников мог слышать меня в громе и стуке копыт громадного стада.

Моя лошадь доставила меня к другой самке. Я пустил в нее две стрелы, и только после этого она рухнула на землю. Я подскакал еще к одной, моя стрела ударила в ее хребет, и она неуклюже упала.

Я был так взволнован, что не замечал ни того, как далеко я ускакал, ни того, что моя лошадь устала бежать. Но теперь я обратил внимание на то, что она покрылась пеной, дышит порывисто и тяжело. Мне ничего не стоило ее остановить. Стадо умчалось дальше, преследуемое теперь только двумя или тремя охотниками.

Я посмотрел назад: равнина была усеяна мертвыми или ранеными бизонами. Охотники медленно разъезжали среди них, отыскивая свою добычу по стрелам в тушах животных. По дороге обратно я услышал, как один мужчина сказал: «Я убил одиннадцать жирных самок». Одиннадцать, а я убил всего трех! Мое сердце упало, мне уже не хотелось хвалиться своим успехом. А ведь я ускакал со стадом дальше, чем большинство охотников. Что же я делал все это время? Дремал?

Теперь по направлению к нам ехали женщины. Я встретил свою мать, она сидела на вьючной лошади; другую, запряженную в травуа, она вела за собой. Обе эти лошади принадлежали дяде.

– Убил ли ты кого-нибудь? – закричала она мне еще издали.

– Только троих, – ответил я с тяжелым сердцем.

– О, как я счастлива! – воскликнула она. – Три бизона, их мясо и шкуры, и все это принадлежит нам! Мой сын, я очень горжусь тобой. Я знаю, с этого дня мы не будем в нашем народе беднейшими среди бедных.

– Один охотник убил одиннадцать самок. А я только три, – сказал я печально.

– Сейчас ты об этом не беспокойся. Придет день, когда и ты убьешь одиннадцать за одну скачку, – заявила она, и я почувствовал облегчение.

Мы нигде не видели моего отца с самого раннего утра и решили, что его нет в лагере. Он пришел поздно вечером, по пути к своему ложу бросил взгляд на большой запас мяса и сложенные шкуры, но ничего не произнес. Моя мать приготовила еду и подала ему.

Он немного поел, отодвинул миску и воскликнул:

– Весь день я думал о себе! То, что случилось этим утром, заставило меня увидеть себя таким, каким я был уже долгое время – обезумевшим от игры. Теперь я собираюсь стать таким, каким я был в давние времена. Для начала я выступлю в поход, чтобы вернуть себе доброе имя и захватить у врага добычу. И я пойду не один. Мой сын пойдет вместе со мной.

– О, нет! Он слишком молод для этого! – закричала мать.

– Я уже достаточно взрослый! И я хочу встать на эту тропу, чтобы иметь право сказать отцу Сатаки: «Отдай мне свою дочь, мы хотим иметь собственный вигвам», – ответил я.

Известие о том, что мой отец и я собираемся на войну, быстро разнеслось по всему большому лагерю. Однако ни один мужчина не вызвался присоединиться к нам. Нас также не пригласили вступить в большой военный отряд Желтого Волка, который готовился выступить против Народа Носящих Пробор [8], находившегося далеко вниз по течению Большой реки [9].

И ни один мужчина не подошел к нашему вигваму пожелать нам удачи и дать нам свои советы. Все это показывало, как низко пал во мнении людей мой отец – он не имел ни одного друга.

Но Сатаки пришла вместе со своей матерью Патаки (Несущая Женщина), близкой подругой моей матери. Сатаки рассказала мне, как она рада, что я собираюсь идти на войну. Я должен верить, горячо убеждала меня она, что вернусь от врага с добычей, и захваченные лошади положат начало громадному табуну, который заставит ее отца обратить на меня свой благосклонный взгляд.