Маленький Большой человек

Его хрипловатый голос слегка дрогнул, и по желобам у огромного алого носа с жёлтыми обводами скатились две слезы и исчезли в вертикальных складках его верхней губы. При этом рот его был подобен речной системе с притоками сверху и снизу.

И несмотря на всё, что я пережил, мне стало жаль его и я сказал:

— Наверняка ещё будут сражения, — хотя и не видел, что ему за толк в этом, поскольку он и так был слишком дряхл, чтобы участвовать в этой недавней битве.

— Нет, — возразил он. — Это конец.

Вскоре я собрался с силами и мы полезли дальше, и как раз мимо останков эскадрона «С», погибшего прямо под небольшой горкой; но я не ставлю перед собой цели представить подробное описание этой бойни, ибо думаю, что достаточно рассказывал о том, как обычно после боя появляются индианки и как они поступают с ранеными. Так вот, они получили возможность устроить такое пиршество сразу после битвы при Литтл Бигхорн, какое могло пресытить самого ненасытного обжору. Им предстояло обезобразить столько трупов, что через некоторое время они попросту устали их увечить, и в итоге много тел осталось нетронутыми, а с некоторых даже не сняли одежду.

Но Тому Кастеру досталось очень крепко. Он напоминал кровавый обрубок на мясницкой колоде. Я бы ни за что не узнал его, если б не его инициалы, вытатуированные на руке рядом с богиней Свободы и американским флагом. Его белокурый скальп содрали до самой шеи, череп раскроили, а живот распороли от грудины до паха, а там… нет, не хочу больше об этом, просто пусть его случай — то, как его изувечили — представит вам картину всех изувеченных, хотя его, судя по тому что я видел, обезобразили едва ли не больше всех. Помните, Ботси рассказывал, что Дождь В Лицо поклялся вырезать сердце Тома и съесть? Судя по всему, он вполне мог это сделать, хотя в последующие годы и отрицал.

Так что я просто содрогался от ужаса, когда забрался на вершину горки, и это меня, скорей, вел Старая Шкура Типи, а не я его, потому что если индейцы такое сотворили с Томом, то до чего же ужасен должен быть жребий генерала…

Мы пробрались через завал из конских трупов, которые из-за того, что стали разлагаться — ведь уже прошли сутки — распухли; запах — жуткий; тут были и бледные тела солдат, разбросанные вокруг как кукурузные початки. Какое-то время царила полнейшая тишина, но, наверно, мне это просто показалось, так как дул лёгкий ветерок и через какой-то миг я уловил равномерный шорох.

Потом я разглядел, что это было: ветер носил по земле сотни зеленых бумажек и время от времени какую-нибудь из них задувало на обнажённый труп, чтобы придать тому благопристойность. Это было то жалованье, выплату которого Кастер задержал и которое распорядился выдать только на следующий день после того как выступили из форта Линкольн. Индейцы находили деньги, когда грабили трупы, и выбрасывали прочь, как и другие бумажки, которые им попадались: любовные письма, приказы и тому подобное — и все это ветер разносил по местности, придавая ей сходство с заброшенным местом пикника там, где ни один из трупов не был изувечен, и тела погибших можно было принять за просто спящих, если б из них не торчали стрелы.

У лейтенанта Кука сняли скальп не только на голове, но и срезали кожу с одной щеки, где росли котлетообразные бакенбарды. Келлогг, парень из газеты, лежал на том самом месте, где я видел, как он упал, полностью одетый, непокалеченный.

Старая Шкура Типи сказал:

— Отведи меня к бывшему Длинноволосому.

Нелегко опознать голого мертвеца. У трупа индивидуальное стирается и становится каким-то неотчетливым; они все какие-то похожие, как люди в турецких банях, только при этом ещё и неподвижные.

Но в конце концов я всё же увидел Кастера; руки его по-прежнему были разбросаны в стороны, как у распятия, совсем в той самой позе, как когда он упал; он лежал на останках двух кавалеристов, наверно, его на них скинули, когда раздевали. На груди слева у него виднелась крошечная дырочка, а ещё одна была на виске с той же стороны. Из первой раньше проступило очень много крови, а из второй вообще ни капли. Думаю, что эту вторую он получил после, когда все пали и индейцы объезжали поле сражения, стреляя в каждого, чтобы добить наверняка.

С него не сняли скальп и тело не увечили. Меня удивило выражение его лица. Клянусь, на нем все ещё была смутная улыбка, как всегда ироничная и самонадеянная.

— Вот он, — сказал я Старой Шкуре, взял его за руку и подвёл к телу. Подойдя к Кастеру, вождь наклонился и быстро ощупал его голову. Что-нибудь злобное, мерзкое я бы ему сделать не позволил, но я знал, что он не собирается этого делать; он просто рассматривал покойного генерала так, как это делают слепые. Потом он выпрямился и говорит:

— Это тот самый человек, который был предводителем солдат на Уошито?

— Да.

— И на Песчаной речке перед этим?

— Нет, там был другой.

— А-а-а, — он кивнул древней головой в большом военном головном уборе, и перья убора наклонились все как одно подобно тому как в небе стая птиц одновременно изменяет направление полета. Зрелище было очень красивым, и я о нем упомянул лишь ради контраста со всем остальным в этом мрачном месте. Здесь, на всем этом поле, не было кроме нас и мух больше ни одной живой души. Все индейцы ещё вчера унесли своих мёртвых и больше не возвращались сюда.

— Правильно, — говорит Старая Шкура Типи.

Концом лука он слегка дотрагивается до обнажённого белого плеча Кастера, нанося ему символический удар, и что-то говорит, обращаясь к останкам, и слова эти я не могу передать лучшим образом, чем так:

— Ты — плохой человек и мы отомстим тебе.

И всё… И мы направились назад, в стойбище, только я все ещё находился под впечатлением от этой трагедии и этого триумфа. Кастер должен был умереть, чтобы склонить меня на свою сторону, и в конце концов ему это удалось: не могу отрицать, что это действительно выглядело благородно — стать самому себе памятником.

И я поделился со Старой Шкурой Типи мыслью, которая пришла многим другим белым после того как мир узнал о Последнем Бое Кастера — только мне она пришла в голову раньше, ведь я был первым американцем, кто видел его лежащего мёртвым, точнее также как был последним, кто видел его живым — романтическая мысль, вполне в духе героического представления генерала о себе, которое он сумел навязать даже такому скептику, как я.

Я сказал:

— Его не скальпировали, дедушка. Индейцы почтили его как великого вождя.

Старая Шкура Типи улыбнулся и посмотрел на меня как на глупое дитя.

— Нет, мой сын, — сказал он. — Я ощупал его голову. Его не скальпировали только потому, что он стал лысеть.

Вернувшись в типи вождя, я сразу свалился с копыт, ну, а о том, как утром и днём двадцать шестого индейцы продолжали осаждать остатки Седьмого полка на холме Рино, вы можете прочитать; а потом по селению проскакали мальчишки, пасшие лошадей, с известием о том, что появились ещё «синие мундиры» и движутся со стороны устья вдоль речки Жирной Травы. Тотчас дали знать мужчинам, чтоб возвращались, а женщины за какие-то три четверти часа разобрали бесчисленные вигвамы, и мы выступили в направлении на юг; мы все, то есть тысячи индейцев и десятки тысяч животных — колонна мили на четыре: женщины и дети верхом на пони, с волокушами, расположились посередине колонны, а воины в качестве охраны спереди и сзади.

Все ещё разукрашенный и в наголовнике, я влился в личный состав семьи вождя и трусил на одном из его пони; вождь ехал рядом на другом, ну, и понятно, поблизости держались его жёны. Когда мы трогались, два-три индейца всё же скосили глаза в мою сторону, но петушиться никто из них не стал. Надо думать, драться к этому времени им наскучило и никто не хотел без особой нужды к тому переть на рожон. А я узнал кое-что новое: оказывается, индейцы не могут все свое внимание направлять на что-то одно, даже на победу.

Я имею в виду, что они такие, когда воюют между собой, но чтоб они наголову разбивали белых, такого прежде мне не доводило видеть.