Маленький Большой человек

Я говорю обо всем об этом, чтобы вам понятнее было, чего это Кэролайн так странно вела себя в те дни. А еще, мне кажется, её ужасно уязвило, что и индейцы её не трахнули…

И вот тут-то заговорила мать:

— Послушай, Кэролайн, — говорит, а сама стоит в своём длинном застиранном платье и чепце. Смотрю я на неё, а она похожа на куколку, какую мы в детстве делали из цветка алтея, с головой из бутона. Роста она маленького была — футов пять или чуть больше, и я так думаю, что если я коротышкой остался, от чего и страдал всю жизнь, — так это все от неё…

Так вот она и говорит: «Послушай, Кэролайн… Нам, наверное, придётся вернуться назад, в Форт-Ларами. Я там обо всем расскажу, и за тобой приедут солдаты».

«Не очень-то рассчитывай на это, — отвечает сестра. — Уж кто-кто, а индейцы-то умеют заметать следы». — «Ну, значит, ты должна время от времени бросать чего-нибудь, — говорит мать, — пуговицу, клочок рубашки или что-нибудь ещё — чтобы указать дорогу».

Тут Кэролайн резко смахивает со лба пот, а руку вытирает о джинсы. Ей, похоже, показалось, что мать хочет приуменьшить грозящую ей опасность и её дутый героизм. А в результате тучи начали сгущаться над моей головой.

«Может, они не будут меня пытать все время, — говорит сестрица. — Может, будут держать для выкупа. Думаю, убить они меня не убьют. А иначе непонятно, зачем они и Джека решили взять с собой?..»

Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем я понял, что это из моей груди вырывается горькое рыдание. Да, это я зарыдал, услышав своё имя. К чести матери надо сказать, она подошла к лошади Старой Шкуры и стала просить его не забирать меня, потому как я у неё младшенький, мне только десять, и к тому же такой худенький… Вождь слушал и сочувственно кивал, но лишь она закончила, он подал знак своим людям, и они подъехали и привязали всех восьмерых лошадей к нашему фургону — словно дело было сделано и говорить больше не о чем. Но даже тогда всё ещё могло быть иначе, если бы Шайены не околачивались возле нас ещё битый час, — видать, надеялись получить чашку кофе. Нет, индейцы никогда не понимали белых, а белые — их…

— Билл сядет на лошадь и во весь дух поскачет за солдатами, — говорит мать, прижимая меня к себе. — Не думай плохо об отце, Джек, он хотел, как лучше, и сделал все, что мог. Может, индейцы забирают тебя и Кэролайн потому, что хотят как-то возместить все, что они вчера натворили. Они, наверное, неплохие люди, Джек, а то не привели бы лошадей.

Вот так. Никому в голову не пришло спросить Кэролайн, с чего это ей взбрело в голову, что Шайены хотят кого-то забирать с собой —. она ведь не знает их языка. Был момент, когда я было заподозрил, что мать просто хочет избавиться от нас. Потому что солдаты так и не пришли. Но потом, много лет спустя, я узнал, что Билл прискакал в Ларами, продал лошадь, нашёл работу в лавке какого-то торговца, и мало того, что ничего не рассказал про нас солдатам, но и сам к каравану не вернулся. Да нет, моя мать конечно, хотела, как лучше. Просто она ничего не соображала… Вот такие дела. Папаша у меня был сумасшедший, а братец — предатель. А ещё у меня была Кэролайн. Сами видите — семейка не ахти какая, да и то сказать — прожил я с ними недолго.

Мать поцеловала нас обоих, и Кэролайн влезла на одну из лошадей, которых привели индейцы, а меня усадила у себя за спиной.

Все это время Старая Шкура молча сидел в седле неподалёку, и тут он изумленно пробормотал себе что-то под нос и прикрыл рот ладонью. Я тогда ещё не знал, что индейцы всегда так делают, если их что-то сильно удивит.

У них от изумления отваливается челюсть и раскрывается рот, вот они и прикрывают его, чтобы душа не выпрыгнула и не убежала.

Сёстры молча махали нам руками, а у Билла на лице была мерзкая испуганная усмешка.

Тут вождь стал делать какие-то знаки, похоже было, что он опять хочет сказать речь, но Кэролайн махнула ему рукой, что, мол, пора ехать, вонзила пятки в бока своего пинто, что было весьма опрометчиво с её стороны, ибо конь, не знакомый с приёмами выездки белых людей, рванул с места, как из пушки, и бешено поскакал прямо на север. На вершине холма Кэролайн потянула за индейскую уздечку, сплетённую из жил и, остановившись, стала поджидать трёх Шайенов, которые отстали и, надо честно сказать, совсем не спешили. Потом мы поскакали вниз к реке. Она была мутная, вспухшая от весенних дождей. Мы пустили лошадей в воду и поплыли на другой берег, а я ухватился за хвост нашего пинто и болтался сзади, как червяк на крючке.

Глава 2. ОТВАРНАЯ СОБАКА

На другом берегу реки Кэролайн снова втянула меня на круп лошади и произнесла каким-то новым, звучным и романтическим голосом, который очень тронул бы меня, если бы я не онемел от страха, а теперь ещё и вымок в мутной воде Платта:

— Может быть, Джек, я стану индейской принцессой в перьях.

Раньше мне не слишком часто приходилось ездить на лошади, и теперь у меня уже начало саднить ноги и ягодицы от того, что с каждым шагом конь подбрасывал меня вверх, а потом я всем весом обрушивался на его круп; а если я пытался сжать пятками пегие бока этого зверя, он раздувал живот и ёрзал задом, пытаясь освободиться от меня. Да, это животное не стало мне другом, а жаль, ибо кроме него мне было не в ком искать поддержки в бескрайней и враждебной стране дикарей.

И в этот момент к нам как раз подъехал один из них, а именно Старая Шкура Типи, собственной персоной; перебравшись через реку, он очень сильно изменился, Потом-то я узнал, что у него было особое отношение к реке Платт, ибо он считал её южной границей своих владений, и оказавшись на другом её берегу, вёл себя глуповато и безответственно, а перебравшись на северный берег, возвращался в своё нормальное состояние, каковым бы оно ни было. В общем, едва лишь выбравшись из воды, он сурово взглянул на нас из-под своей шляпы и через костлявое плечо, торчащее из-под одеяла, указал рукой назад, туда, откуда мы все приехали, словно говоря:

«Убирайтесь назад», — и, тронув лошадь, начал взбираться по крутому берегу. Мы последовали за ним, и наш конь пару раз споткнулся. Можно было подумать, что из-за двойной ноши, хотя я не слишком-то утяжелил его нагрузку, но скорее всего он просто не хотел упускать ни одной возможности показать мне, что меня никто сюда не звал.

Ну, теперь надо вам сказать, что когда индейцы едут куда-нибудь, они едут кому как в голову взбредет, и каждый выбирает себе путь по собственному вкусу. Те два воина, что приехали с вождём, не стали перебираться через реку вместе с нами. Один из них поехал вниз по течению ярдов на сто и переправился там, а другой поскакал вверх по течению, проехал около мили туда, где река делала поворот, двинулся вдоль берега и пропал из виду. Наверное, знал место получше. Целый час о нем не было ни слуху, ни духу, а потом мы перебрались через вершину холма, и там обнаружили его: он сидел на земле, а конь пасся неподалёку. Старая Шкура Типи проехал мимо как ни в чем не бывало, только взглянул на него, и воин ответил тем же. А потом он запел, правда, это больше смахивало на какой-то ужасный стон или вой. И потом мы ещё долго слышали его, когда отъехали уже так далеко, что этот индеец еле виднелся вдали, словно кустик посреди прерии.

После того, как я прожил некоторое время с Шайенами и изучил их повадки, я вспомнил этот случай и задним числом понял, что было с этим парнем. На него «нашло». Что-то расстроило его — может, наткнулся на зыбучие пески, когда переправлялся через реку, а, может, лягушка на берегу квакнула ему что-то оскорбительное — и он поплёлся дальше, совершенно подавленный, и, решив умереть, сел и запел песню смерти. В старые времена, до того, как пришли белые, — индеец мог отдать концы только в бою, а ещё — помереть от стыда. Но белые принесли с собой множество болезней — оспу, например, которая выкосила целый народ — племя Мандан — и умирать по причинам морального характера стало бессмысленно. Смерть от стыда, или горя почти исчезла, хотя отдельные упрямые парни, вроде нашего друга, могли при случае и выкинуть такой номер.