Корабль-призрак

Я медленно спустился по трапу в штурманскую рубку. Быть может, судовой журнал сможет хоть что-то прояснить? С этой мыслью я подошел к столу и обнаружил, что журнала там больше нет. Я прошел в рулевую рубку и на мгновение замер при виде огромной волны, вздымающейся из мрака за левым бортом. С гребня волны струилась пена. Она с грохотом обрушилась на железный фальшборт, а затем погребла под собой всю переднюю часть судна. Все, за исключением мачты и грузовой стрелы, скрылось в бушующей белой пене. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем я снова увидел нос судна, и из моря как бы нехотя поднялись смутные очертания фальшборта.

Сбежав по трапу, я бросился в каюту капитана, но его там не оказалось. Я заглянул в кают-компанию и в камбуз и только тут догадался, что он, видимо, снова в кочегарке. Я нисколько не сомневался в том, что нам необходимо сделать. Первым делом мы должны были запустить насосы. Но в машинном отделении было темно, и я не услышал звука забрасываемого в топки угля. Я вышел на переходный мостик и закричал, но в ответ раздалось только эхо моего собственного голоса — едва слышный звук, заглушенный грохотом волн о корпус парохода и плеском воды в трюме.

Внезапно на меня нахлынуло ужасающее и совершенно детское чувство одиночества и утраты. Я не хотел оставаться один на этом пустом корабле. Желание разыскать капитана обострялось с каждой секундой, и я поспешил вернуться в его каюту. Как и в прошлый раз, она оказалась пуста. Лязг металла заставил меня толкнуть дверь и выбежать на шлюпочную палубу. И тут я увидел его. Он шел ко мне, шатаясь от усталости. Широко раскрытые глаза смотрели с мертвенно-бледного лица, с которого он смыл пот и угольную пыль. Вся его одежда почернела от этой пыли, а за его спиной я увидел совковую лопату, скользящую по накренившейся палубе.

— Где вы были? — воскликнул я. — Я не мог вас найти. Что вы делали все это время?

— Это не твое дело, — пробормотал он заплетающимся от усталости языком.

Пройдя мимо меня, он скрылся за дверью каюты.

Я вошел за ним.

— Что там? — спросил я. — Насколько сильна течь? Волны уже захлестывают нос.

Он кивнул.

— Теперь так будет все время, пока не лопнет крышка люка. После этого от морского дна нас будет отделять только раскрепленная подпорами переборка.

Его монотонный голос был лишен каких-либо интонаций. Либо ему с самого начала было все равно, либо он уже примирился с неизбежным.

— Но если мы запустим насосы… — Я насторожился, заметив, что он меня не слушает, а затем взорвался: — Черт возьми! Именно этим вы и занимались, когда я поднялся на борт, верно?

— Откуда ты знаешь, что я делал? — вдруг гневно воскликнул он, хватая меня за локоть и вонзая в меня свой жесткий неистовый взгляд. — Откуда ты знаешь? — повторил он.

— Из трубы вилась струйка дыма, — поспешно ответил я. — А кроме того, вся эта угольная пыль, которой вы были покрыты. — Я не понимал, что его так завело. — Это указывало на то, что вы были в кочегарке.

— В кочегарке? — Он медленно кивнул. — Да, конечно.

Он выпустил мою руку, и все его тело обмякло, утратив запал.

— Если насосы удержали ее на плаву в Гибралтарском проливе… — снова начал я.

— Тогда у нас был экипаж, и мы шли на всех парах. — Его плечи уныло ссутулились. — Кроме того, тогда воды в переднем трюме было гораздо меньше.

— В борту пробоина? — спросил я. — Дело в этом?

— Пробоина? — Он уставился на меня. — С чего ты…

Он запустил всю пятерню в волосы, а затем медленно провел ладонью по потному, землистому и очень усталому лицу. Корабль накренился и задрожал под ударом очередной волны. Я увидел, как все его мышцы напряглись, как будто нападению подверглось его собственное тело.

— Долго она не продержится, — прошептал он, говоря о «Мэри Дир», как о женщине.

Меня затошнило, и я ощутил ужасающую пустоту в душе. Он утратил последнюю надежду. Об этом говорили его безвольно опущенные плечи и безразличие в его голосе. Он настолько устал, что ему уже было все равно.

— Вы говорите о крышке люка трюма? — уточнил я. Он кивнул. — А что будет потом? — не унимался я. — Удержится ли судно на плаву с полным трюмом воды?

— Возможно. Пока не лопнет переборка котельного отделения.

Он произнес это спокойно, без малейших эмоций. Этот трюм был затоплен уже давно. Когда мы сквозь туман разглядели теплоход, у него был опущен нос. Кроме того, вчера вечером… Я вспомнил марку осадки на торчащей из воды корме и лопасти винта, срезающих верхушки с волн. Он уже успел свыкнуться с этой мыслью.

Но я не собирался сидеть сложа руки в ожидании конца.

— Сколько времени уйдет на то, чтобы раскочегарить котлы и запустить помпы? — спросил я. Но он меня, похоже, не слушал. Он прислонился к краю стола, и его веки были опущены. Я схватил его за руку и с силой встряхнул, как будто выводя из транса. — Помпы! — заорал я. — Если вы покажете мне, что я должен делать, я их запущу.

Его глаза распахнулись, и он уставился на меня, но не произнес ни слова.

— Вы измочалены, — продолжал я. — Вам необходимо хоть немного поспать. Но вначале вы должны показать мне, как обращаться с топкой.

Казалось, он колебался, но затем устало пожал плечами.

— Ладно, — произнес он, а затем собрался с силами, вышел и по трапу спустился на главную палубу.

Ветер всем весом навалился на корабль, накренив его на правый борт. В таком накрененном положении судно продолжало раскачиваться странными рывками. Время от времени его сильно встряхивало. Волоча ноги, капитан шел по темному коридору. Казалось, что ему стоит большого труда сохранять равновесие, а временами он и вовсе как будто не понимал, где находится.

Мы вошли в двери машинного отделения, прошли по переходному мостику и по железному трапу спустились в черный колодец машинного отделения. Лучи наших фонарей выхватывали из мрака очертания огромных, но неподвижных и безжизненных двигателей. Гулкое металлическое эхо наших шагов по железному настилу заполнило тишину. К нему примешивался шорох воды.

Мы прошли мимо машинного телеграфа и подошли к дверям в кочегарку. Обе двери были распахнуты, и за ними высились массивные и величественные очертания остывших котлов.

Капитан, поколебавшись мгновение, шагнул вперед.

— Вот этот, — произнес он, показывая на крайний левый из трех котлов. Дверь топки обрамляло тусклое красноватое сияние. — Уголь там. — Он качнул лучом фонаря в сторону черной кучи, высыпавшейся из шахты угольной ямы. Он обернулся было к топке, как вдруг застыл, зачарованно глядя на уголь. Он медленно поднял фонарь, поочередно выхватывая из мрака почерневшие от угольной пыли плиты, как будто проводя пальцем по линии угля, сыплющегося из расположенного на уровне палубы люка. — Мы будем работать по два часа, — быстро произнес он, глядя на часы. — Сейчас почти двенадцать часов. Я сменю тебя в два.

Мне показалось, он торопится уйти.

— Минутку, — остановил его я. — Вы не объяснили мне, как работает топка.

Он раздраженно покосился на котел с температурным датчиком и рычагами, при помощи которых открывалась дверца топки и дымовые заслонки.

— Все очень просто. Ты и сам легко разберешься. — Он уже отвернулся и шагал прочь. — А я пойду посплю, — пробормотал он, и это было последним, что я от него услышал.

Я открыл рот, чтобы окликнуть его, но решил, что действительно справлюсь сам, а он уже валится с ног, и поэтому его лучше не задерживать. Он прошел мимо двери кочегарки, и на мгновение я отчетливо увидел очертания его тела в свете его собственного фонаря. Я прислушался к звуку его шагов, гулко стучащих по металлическим ступеням трапа. Слабый отсвет его фонаря еще несколько мгновений окрашивал черный дверной проем котельной. Затем все стихло, и я остался один, внезапно осознав окружившие меня странные звуки — шепот воды, зловещий гул волн, разбивающихся о корпус судна, шорох сыплющегося сверху угля. Я почувствовал, как на меня надвигается приступ клаустрофобии, вызванной полным одиночеством в этом темном помещении глубоко под водой. За котлами виднелись деревянные распорки, поддерживающие переборку. За этими ржавыми листами железа была вода. Я видел, как она просачивается и стекает по швам.