Взрыв в бухте Тихой

— Ну что ж тут такого?! Неведомое — это для нас. А там, дальше, — такое же море, и идут по нему корабли, а на них такие же, как мы с тобой, люди. А еще дальше — новые страны, новые моря…

— Это я знаю… Но, понимаешь, само слово — неведомое… Это что-то такое, что не поддается определению, его нельзя понять…

Виктор что-то хотел сказать, но только смущенно пожал плечами.

— Может быть, только у меня такое… У нас… У меня пропал брат… Без вести…

— Когда?

— Как это страшно — без вести!.. Я понимаю — война. Погибло много людей. И на фронте, и в тылу, и в фашистском плену… Но от них что-то осталось — могилы, записи в архивах. А тут — без вести… Человек жил, кого-то любил, о чем-то мечтал и вдруг исчез, растворился в небытии, в неведомом… Я знаю, пропал не один Федор, таких много. Но от этого не легче…

— Ты пробовала его разыскивать?

— Да… Сообщили, что служил в отряде морской пехоты, во время боев пропал без вести.

— А…

— Однажды, — продолжала Оля, — я прочитала в газете, что есть человек, который после контузии ничего о себе не помнит. Его так и звали «Неизвестный». Я сразу же поехала туда, думала, а может быть, это брат… Нет, не он… Но все равно у Неизвестного найдутся родители, не родители, так родственники или друзья. А о брате…

— Где, в каких боях участвовал отряд, в котором он служил? — перебил Олю Шорохов.

— В этих местах… Я понимаю, это глупо, но я и на практику специально сюда попросилась: а может, что-нибудь удастся узнать… Я тогда и в музее так внимательно рассматривала экспонаты, думала, а вдруг о нем что-то есть… Но ничего… Ничего…

— Может быть, я сумею тебе помочь, — сказал Виктор и подумал:

«Надо обо всем рассказать Рыбакову, попросить у него совета».

Шли дни. Виктору все больше и больше нравилась работа в учебном кабинете, и, что бы ему сейчас ни поручали, он делал с большим увлечением.

Да и кабинет за это время преобразился. В нем появились новые учебные мины и торпеды, приборы, макеты, схемы. Многие из этих схем Шорохов начертил сам. Теперь в кабинете можно пройти полный курс минно-торпедного дела.

Нужно видеть, с каким вниманием молодые матросы слушали лекции об устройстве, назначении этого грозного оружия. Несколько раз занятия проводил лейтенант Шорохов, и он внутренне гордился тем, что успешно передавал свои знания. Но все-таки где-то в глубине души жила надежда, что когда-нибудь он будет участвовать в «настоящем» деле, когда-нибудь он совершит подвиг. Правда, в мирное время такие возможности не часто случаются, но все-таки…

«Хоть бы в море сходить… Вон Рыбаков почти все время в походах — испытывается новая аппаратура, проводятся учебные стрельбы. Да и сейчас он в море», — думал Шорохов, но в это время дверь открылась и в кабинет вошел Рыбаков.

«Уже возвратились катера…»

Капитан третьего ранга ответил на приветствия и, окинув взглядом кабинет, направился к Бондаруку. Шорохов заметил, что Рыбаков словно помолодел, а на посмуглевшем от загара лице как будто сохранился отблеск моря.

Бондарук и капитан третьего ранга о чем-то негромко говорили; до Шорохова долетали только обрывки фраз:

— Вы уверены, что может получиться? — спрашивал Рыбаков.

— Теоретически все правильно, но вот кое-какие технические трудности встречаются…

— Может быть, вызвать консультанта?

— Пока нет необходимости…

— Нужное дело… Продолжайте!..

— Как у вас дела? — поинтересовался Рыбаков, подходя к Шорохову.

— Идут помаленьку, — уклончиво ответил Виктор.

Рыбаков с минуту внимательно разглядывал чертеж, а затем одобрительно сказал:

— Я бы сказал, что не помаленьку, а хорошо идут дела. С учебным оборудованием хорошо ознакомились?

— Ознакомился…

— Как этот прибор работает?

— Вчера вечером проверял, показания хорошие. Сегодня утром проходили занятия, отклонений также не было.

— На катерах он пошаливает…

— Здесь он тоже немного пошаливал. Шланг питания нужно хорошо проверить, соединения, контакты…

— А этот?

— Работает отлично.

— Да, конструкция у него удачная. Ну, а с такими штуками встречаться приходилось? — и Рыбаков сдернул брезентовый чехол с трофейной магнитно-акустической мины.

— Только здесь да в училище.

— Серьезная штука! Тут такое накручено — не знаешь, за что приняться… Н-да… Так вот, товарищ лейтенант, через полтора часа на учебные торпедные стрельбы пойдет другая группа катеров. Согласны пойти в море?

— Конечно!

— Тогда — десять минут на сборы и — на катер ноль тридцать шестой. И проверьте там прицельный прибор…

…Позади осталась бухта. Виктор стоит на носу и глаз не может отвести от стремительно несущейся на него прозрачно-зеленой водной глади. На торпедном катере он идет впервые, все для него ново. Как чудесную музыку он всем своим существом впивает и могучий рокот моторов, и мелкую вибрацию корабля, и шипение вспарываемой носом воды, и звонкий плеск далеко в стороны разбрасываемых волн.

Виктор оглядывается. Катера идут строем уступа; из-за белых брызг и пены или, как их называют катерники, усов видны только вздыбленные носы катеров да рубки; за каждым почти до самого горизонта тянется широкая бурлящая полоса.

А впереди — солнце и море, и далекая линия горизонта, к которой стремительно мчатся катера, а она так же стремительно отступает.

Вот показалась движущаяся мишень, неподалеку от нее — катер-торпедолов. Раздается команда:

— К атаке приготовиться!

Сильнее запели моторы, нос катера еще выше поднимается над водой, еще дальше разлетаются вспененные усы.

— Правый аппарат — товсь!

И сразу же:

— Пли!

— Толчок — и длинное блестящее тело торпеды исчезает в воде. Снова звучит команда:

— Левый аппарат — товсь!

— Пли!

Исчезает и вторая торпеда. Проходит несколько секунд, и вот на фалах мишени взлетают флаги — попадание!

Катер разворачивается и снова стреляет, теперь залпом. И снова попадание.

— Отлично работают приборы! — слышится голос Рыбакова.

Доволен и Шорохов, хотя сейчас он просто пассажир, пассивный зритель. Правда, перед выходом в море Виктор отрегулировал прибор, так что какая-то доля и его труда есть в том, что торпеды идут точно в цель. И ничего, что в выкрашенных в красный цвет зарядных отделениях торпед сейчас не взрывчатка, а обыкновенная морская вода. Во время войны катерники доказали, на что они способны, и, если потребуется, докажут еще.

Ноль тридцать шестой заглушил моторы. В торпедную атаку один за другим стали выходить остальные катера. И почти каждый раз на фалах мишени взлетали флаги.

За мишенью, почти на самом горизонте, катер-торпедолов охотится за выпущенными торпедами. Пройдя цель, в торпеде срабатывает определенный прибор, зарядное отделение продувается сжатым воздухом, и вот она уже красным буйком покачивается на поверхности воды.

Торпеда — дорогой, сложный механизм. Ее можно еще, и не раз, использовать для учебных целей, а если заменить зарядное отделение — и для боевых.

Вместо Кузьмина в кабинет прибыл матрос Коваль. Он оказался на редкость молчаливым человеком. Иногда по целым дням он не произносил ни одного слова. Но дело в его огромных руках прямо-таки кипело. Приборы словно слушались его: подойдет, покопается и, смотришь, снова заработал аппарат.

Старший техник-лейтенант Бондарук целыми сутками что-то мастерил за своим столиком, обложившись конденсаторами, сопротивлениями, книгами по радиотехнике, радиоэлектронике, телевидению, и надо всем этим возвышалась огромная матовая электронно-лучевая трубка.

— Чем это вы все время занимаетесь? — спросил Шорохов.

— Да так, один прибор собираю, — ответил Бондарук и смущенно улыбнулся. — В общем, как говорят у вас на Украине, не кажи гоп, пока не перескочишь. Получится — тогда расскажу. И потом есть такая примета: если что-либо задумал да рассказал об этом раньше времени, толку не будет.