ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ ПОДВОДНИКОВ

«Американец» предложил помощь. Мы на международном морском жаргоне с примесью русского диалекта от его помощи отказались. На корабле была вертолетная палуба и ангар. Створки ангара были чуть приоткрыты, но вытаскивать вертолет американцы не стали - нелетная погода, нелетное море.

На вторые сутки к нам подошел сухогруз «Ангарлес». К этому времени шторм разыгрался не на шутку. Волны перекатывались через надстройку и порой захлестывали нашу высокую рубку. С сухогруза спустили спасательный катер, передали нам трос-проводник. Мы отвалили носовые горизонтальные рули и пытались за них завести буксирный конец. Смыло за борт мичмана Красникова, потом Бекетова. Но, слава Богу, ребят вытащили. Моряки с «Ангарлеса» предпринимали отчаянные попытки помочь нам. Но ведь к лодке и приблизиться было опасно: штормовые волны швыряли нас словно щепку. Когда стало ясно, что дальнейшие попытки завести буксирный конец бесполезны, «Ангарлес» отошел и начал удерживаться с наветренной стороны, чтобы хоть как-то прикрыть нас от штормовой волны.

Вскоре к нам подошел большой противолодочный корабль «Вице-адмирал Дрозд». В штормовом океане его мачты порой терялись за гребнями волн. На «Дрозде» был вертолет… Но нечего было и думать, чтобы он взлетел в такой шторм.

Когда над нами все же появилась винтокрылая машина, мы не поверили своим глазам.

Вертолет завис совсем низко, и из кабины быстро спустили трос с грузом. Мы отстегивали карабины и принимали аппараты, продукты, бидон с горячим кофе, теплую одежду, аварийные фонари - все, что нам так было нужно для работ по обеспечению живучести лодки, для работ на надстройке с буксирными концами. Вертолет прилетел к нам еще и еще, и мы уже не чувствовали той безысходности, которая пробивалась в душе каждого».

В Десятом отсеке

На пятый день серьезно занемог мичман-секретчик. «Спину ломит. Помираю…» Застудил почки. Это не горло. Тут врачебная помощь нужна. Или хотя бы консультация. Но телефонная связь прервалась еще на второй день. А парень и в самом деле вот-вот Богу душу отдаст. Стонет, мечется… Пришлось действовать на свой страх и риск. По счастью, в одной из кают удалось отыскать пол-литра спирта. Поляков разодрал разовую простыню на лоскуты, смочил спиртом и наложил на поясницу мичману, терявшему порой сознание от боли. Велел натянуть шерстяной свитер и накрыл всем, что было теплого под рукой. Спиртовой компресс подействовал. Боль приутихла…

Поляков : «До восьмого марта вел календарь в уме. Потом сбился… Ураган буйствовал пять дней. Но, когда приутих, легче не стало… Самым трудным, я бы сказал - критическим, днем были шестые сутки. Дышать уже было нечем, хотя легкий поддув еще чувствовался. В Центральном на пятые сутки нас похоронили. Но адмирал Касатонов, руководитель спасатель ной операции, приказал числить нас в живых до самого последнего дня. Конечно, мы ничего о том не знали и сообщить о себе никак не могли, но чувствовали, что воздух через дифферентовочную цистерну мало-помалу идет…

Так вот, на шестой день отчаянные головы стали предлагать: мол, пожар в девятом утих - перебежим в восьмой. Но ведь гам же дикая загазованность. «А как в Освенциме спасались? В газовых камерах, - напирал Володя Давыдов. - Платок мочой смачивали и через него дышали. А у нас вода есть, ИПы… Проскочим как-нибудь». - «Не проскочим! - отвечали ему. - Там все штормом завалило. Да и настил, скорее всего, прогорел. В темноте провалимся - всем каюк».

На всякий случай встал к люку. Если кто силой попытается открыть - завалю. Спортом занимался… Но, к счастью, никто не рискнул. А если бы кто и рискнул, все равно не отдраил бы люк: клинковый запор заварило пламенем. Хорошо, что мы о том не подозревали. А то еще тягостнее было бы… Конечно, подбадривал людей, как мог. Внушал: надо погоду ждать, океан успокоится - спасут.

Еще морячок у нас был из циркового училища. Пришлось ему поработать в отсеке в режиме клоуна. О представлениях рассказывал, смешные репризы вспоминал… О детях своих говорили. Это тоже жить заставляло. Моему-то огольцу, Андрюхе, восьмой годок шел…

А вообще муторно было. Темнота давила. Углекислотой надышались уже до одышки. Многие лежали ничком, и только качка переваливала с боку на бою, как трупы. Некоторых в гальюн приходилось под руки отводить. Штатного гальюна в отсеке не было. Нашли местечко в трюме. Вконец ослабевших на подвеске спускали… Фильтр самодельный придумали, из кусков верблюжьего одеяла. Но все равно вонь шла. Можете представить, чем мы дышали кроме дыма и углекислоты. Та еще атмосфера была. Я говорил ребятам - мы на любой планете теперь выживем. Хоть в отряд космонавтов записывайся…

Мы сидим в кабинете Полякова. В распахнутое окно налетает летний ветерок, настоянный на хвое гатчинских сосен. После таких рассказов хочется вдыхать этот воздух полной грудью и радоваться его обилию.

Борис Александрович давно ушел со службы в запас. Живет и работает в доброй старой Гатчине инженером по строительству при одном из петербургских НИИ. Растит внука.

Голубоглазое кругловатое лицо его улыбчиво и открыто, только быстрая мимика, слишком быстрая смена улыбок и хмурых гримас выдают в нем подводника, наигравшегося со смертью…

Борис Поляков: - Иногда накатывала чудовищная тоска, и тогда казалось, будто на лодке вообще не осталось никого в живых и нам так и придется болтаться в океане, пока не перемрем. Ведь никаких звуков, выдававших присутствие экипажа, мы не слышали. Только один и тот же сводящий с ума плеск волн над головой. А что, если экипаж давно покинул лодку, а нас посчитали погибшими? Что, если лодка уже наполнилась водой и вот-вот канет в пучину?

Чего только не приходило в голову. А время в темноте тянется особенно нудно.

И вдруг однажды слышим слабый стрекот вертолета. Ну, тут воспрянули! Ищут, спасают… Спасут!

Вертолет кружил явно над нами. Разумеется, мы ничего не знали о том, что там происходит, за стенками нашей темницы. Только строили свои догадки. Зато теперь по шуму вертолета могли определять время суток; работает - значит, день, затих - ночь…