Остров Медвежий

— Вашим контрактом предусмотрено выносить подобные муки?

— Вроде нет. А вашим?

— Рабочая солидарность, — улыбнулся Чарльз и с любопытством посмотрел на меня. — Не хотите обидеть этих шутов?

— Это у них пройдет. Я всегда говорю своим пациентам, что смена обстановки так же полезна, как и отдых. — Внезапно музыка прекратилась, пришлось понизить голос на полсотни децибел. — Но налицо перебор. В сущности, я здесь по долгу службы. Мистера Джеррана волнует ваше самочувствие.

— Хочет, чтобы стадо было доставлено на скотный рынок в надлежащем виде?

— Думаю, он в вас вложил немало средств.

— Средств? Ха-ха! А известно ли вам, что этот пивной бочонок не только нанял нас по дешевке, но и заявил, что расплатится лишь по окончании съемок?

— Нет, не известно. — Помолчав, я добавил:

— Мы живем в демократической стране, мистер Конрад, где все свободны. Никто не заставлял вас продавать себя на невольничьем рынке.

— Да неужели! А что вы знаете о киноиндустрии?

— Ничего.

— Оно и видно. Мы находимся в тяжелейшем за всю историю кинематографа кризисе. Восемьдесят процентов техников и актеров без работы. Лучше работать за гроши, чем помирать с голоду, — криво усмехнулся Конрад, но затем природное добродушие взяло в нем верх. — Передайте Отто, что его надежда и опора, этот неустрашимый герой Чарльз Конрад, в полном порядке. Не счастлив, имейте в виду, а просто в полном порядке. Для окончательного счастья нужно, чтоб он очутился за бортом.

— Так ему и передам, — ответил я, оглядывая салон. Дав слушателям передышку, «Три апостола» утоляли жажду имбирным пивом. Их примеру следовали большинство слушателей.

— Эта партия до рынка доберется. Кого недостает?

— Сейчас выясним. — Конрад окинул взглядом кают-компанию. — Хейсмана нет...

— Я его видел. И Нила Дивайна нет. И Лонни. И Мэри Стюарт. Правда, я и не рассчитывал увидеть ее здесь.

— Нашу прекрасную, но заносчивую славянку?

— Я бы остановился где-то посередине. Стремление уединиться не означает быть заносчивым.

— Она мне тоже нравится.

Я взглянул на Конрада. Разговаривали мы с ним раза два, да и то недолго, но я понял, что он прямодушен.

— Я предпочел бы работать в паре с ней, а не с нашей доморощенной Мата Хари, — вздохнул Чарльз.

— Неужели вы такого мнения о нашей восхитительной мисс Хейнс?

— Именно, — ответил он угрюмо. — Femmes fatales <Роковые женщины (франц.).> выводят меня из себя. Обратили внимание на то, что ее здесь нет? Бьюсь об заклад, она валяется в постели, насквозь пропахшая нюхательной солью, в обществе двух своих вислоухих шавок.

— Кого еще нет?

— Антонио, — улыбнулся Чарльз Конрад. — По словам Графа, занимающего одну с ним комнату, Антонио находится in extremis <В тяжелом состоянии (лат.).> и вряд ли дотянет до утра.

— Он действительно вышел из столовой весьма поспешно, — ответил я и, оставив Конрада, сел за стол Графа. Худощавое лицо с орлиным носом, черная полоска усов, густые черные брови, зачесанные назад седеющие волосы. Внешне Граф выглядел вполне здоровым. В руке сжимал объемистый стакан, наверняка наполненный отменным коньяком, ведь Граф слыл знатоком по части чего угодно, начиная от блондинок и кончая черной икрой. Благодаря своему безупречному вкусу он стал лучшим оператором в стране, возможно и во всей Европе. Не было сомнений и относительно происхождения коньяка: поговаривали, что Граф достаточно знаком с Отто Джерраном и будто бы, отправляясь с ним в экспедицию, он всегда везет с собой личные запасы спиртного. Граф Тадеуш Лещинский — правда, так его никто не называл — хлебнул лиха, в середине сентября 1939 года разом и навсегда лишившись своих огромных поместий.

— Добрый вечер, Граф, — начал я. — По крайней мере внешне вы вполне здоровы.

— Друзья зовут меня Тадеуш. Рад заявить, что я в добром здравии.

Принимаю надлежащие меры профилактики. — Он прикоснулся к слегка оттопыренному карману пиджака. — Не составите компанию? Ваши таблетки годятся лишь для легковерных простаков.

— Я делаю обход, — помотал я головой. — Мистер Джерран желает знать, в какой мере состояние погоды отражается на здоровье съемочной группы.

— Ax вот что! А наш Отто здоров?

— Более-менее.

— Нельзя же обладать всем одновременно.

— По словам Конрада, вашему соседу Антонио нужна врачебная помощь?

— Антонио нужен кляп, смирительная рубашка и сиделка. Катается по палубе, весь пол облеван, стонет, точно преступник на дыбе, — брезгливо поморщился Граф. — Весьма непривлекательное зрелище, весьма.

— Могу представить.

— Особенно для чувствительной натуры.

— Разумеется.

— Я вынужден был уйти из каюты.

— Конечно. Мне надо взглянуть на него. Едва я отодвинул стул, как рядом сел Майкл Страйкер. Полноправный член правления компании «Олимпиус продакшнз», Страйкер совмещал две должности — дизайнера и архитектора по декорациям: Джерран экономил везде, где только можно. Высокого роста, темноволосый красивый мужчина с коротко подстриженными усами, он сошел бы за киноидола 30-х годов, если бы не отпущенные по моде длинные спутанные волосы, ниспадавшие на шелковую водолазку. Решительный, циничный и, насколько я понял, аморальный тип. В довершение всего он удостоился сомнительной чести быть зятем Джеррана.

— Не часто увидишь вас в столь позднее время, доктор, — произнес он, тщательно, словно механик, регулирующий зазоры клапанов в моторе «ролле ройса», ввинчивая в ониксовый мундштук длинную сигарету. — Любезно с вашей стороны приобщиться к массам, тем самым выражая esprit de corps <Чувство солидарности (франц.).>, или как там это называется. — Он закурил и, пуская клубы ядовитого дыма, изучающе посмотрел на меня. -Хотя нет, вы не из тех, кому свойственно чувство солидарности. Мы объединены им поневоле. Вы — нет. Вы слишком холодны по натуре, обособленны, созерцательны и еще — одиноки. Я прав?

— Довольно точное описание врача.

— Выполняете служебный долг?

— Пожалуй что так.

— Бьюсь об заклад, вас прислал старый козел.

— Меня направил мистер Джерран. Мне стало ясно: соратники Отто Джеррана не слишком высокого мнения о личных качествах своего шефа.

— Его-то я и назвал старым козлом. — Майкл Страйкер пристально посмотрел на Графа. — Странная и непонятная заботливость со стороны нашего Отто, Тадеуш. Любопытно, чем это объяснить?

Достав серебряную фляжку. Граф налил себе очередную порцию коньяка и, улыбнувшись, промолчал. Я тоже ничего не сказал, решив, что ответ мне известен. Даже позднее я не мог упрекнуть себя в отсутствии проницательности.

— Мисс Хейнс нет в салоне. Она здорова?

— Пожалуй, нет. Моряк из нее плохой. Ее укачало, но что поделаешь? Она умоляет дать ей успокоительного или снотворного и просит позвать доктора, но я, разумеется, вынужден был ответить отказом.

— Почему?

— Дружище, она пичкает себя таблетками с той минуты, как ступила на борт этой мерзкой посудины. Глотает то свои таблетки, то лекарства, прописанные вами, в перерывах — пепсин, на десерт — барбитурат.

Представляете, что может произойти, если ей добавочно прописать успокоительное или еще хоть что-нибудь?

— Занимайтесь своим кино, — вздохнул я, — а медициной предоставьте заниматься мне. Где ее каюта?

— Первая направо по коридору.

— А ваша? — спросил я у Графа.

— Первая налево.

Кивнув головой, я поднялся и покинул салон. Вначале я постучался в каюту направо и, услышав слабый голос, вошел. Как и предполагал Конрад, Джудит Хейнс полулежала в постели в обществе двух симпатичных коккер-спаниелей. Моргая ресницами, Джудит посмотрела на меня прекрасными зелеными глазами, улыбнулась жалко и одновременно отважно. У меня сжалось сердце.

— Мило, что вы пришли, доктор. — У нее был низкий грудной голос, волновавший как при личном общении, так и в кинозале, где выключен свет. На ней была стеганая шелковая пижама розового цвета, который не сочетался с оттенком волос, и зеленый шейный платок, который подходил к ее шевелюре.