Восстание на «Св. Анне»

Когда началась буря, капитан уже на третий или четвертый день приказал радисту дать сигнал бедствия и сообщить в Англию и Францию о неизбежности гибели «Святой Анны». Этим он хотел заставить марсельскую контору вычеркнуть «Святую Анну» из списков и тем облегчить ему продажу корабля в Южной Америке и все дальнейшие шаги уже в роли новоявленного капиталиста. Вероятно, нас уже занесли в число погибших, и это, может быть, поможет и нам в дальнейшем.

Из всего этого видно, что капитан был человеком беспринципным, заботившимся только о личных и притом грубо корыстных интересах. Разумеется, ни родина, ни белое движение не были ему дороги. Красных он ненавидел, а от белого движения, как и большинство его сознательных участников, ждал только личных выгод. Больше всех из команды он ненавидел Андрея Быстрова. В записках то и дело попадаются строки, в которых он клянется сжить Андрея со света, обещает выдать его военным властям, собирается оклеветать его и подвести под смертную казнь. Не было у него доверия и к прочим членам команды «Святой Анны». Это был одинокий матерой волк, приглядевший себе крупную поживу, которую он никому не хотел уступить. Ну что ж, — закончил свой доклад Кованько, — волчий план провалился, и вот мы теперь плывем на завоеванном нами корабле.

— Здорово заверчено, — сказал среди общего молчания Загурняк, закручивая «собачью ножку».

— А Сычев-то наш! Кто бы сказал? — задумчиво поддержал Жигов. — Думали — человек кремень, не отколоть от капитана. А он поди-ка. И ловкость показал и нашего брата не продал.

— А кок, ребята! — крикнул Павло Вороненке. — Чем не герой?

— Ну вот что, товарищи герои, — сказал Гринблат. — Доклад товарища Кованько нам остается только принять к сведению. Многим это будет хорошая наука на всю жизнь. Ну, а теперь давайте поговорим о том, что делать дальше. Думается мне, что перед нами нелегкая задача.

— Гринблат дело говорит, — подхватил Андрей. — Вали, ребята. Кто имеет предложение?

— Какие предложения? — сказал один из кочегаров. — Вы уже, наверное, удумали, что делать, — так и валяйте ваши предложения, нечего народу голову вертеть.

— Никто ничего не удумал, — ответил Яковчук. — Не до этого было. Утро, мол, вечера мудренее. Ну вот утро и есть, — ну и думать пора. Я, ребята, думаю, что в Америку нам идти все-таки не рука.

— К черту Америку! На кой она леший? Сколько лет домов не видали, — заголосило большинство.

— А как же груз, ребята? — заикнулся старший механик.

— А пусть его кто хочет, тот и везет. В крайности деньги вернуть, — предложил Загурняк.

— Ну, а ты скажи, куда идти-то, голова! — толкнул его в бок Жигов.

— Куда? Известно, — в Марсель. Там капитана расшифруем и опять в море или еще куда.

— Так, может быть, все-таки в Америку с пересадкой в Марселе? — спросил, ехидно улыбаясь, Андрей.

— Зачем в Америку, ближе есть места.

— В Австралию, что ли? — еще ехиднее перебил Андрей.

— Да ты что зубы скалишь, комиссар горячий? Ты что хочешь? Если не в Марсель, так куда же?

— А вот куда — в Россию!

— В Россию?! — удивленным хором раздались голоса. — Куда в Россию, в Архангельск?

— Зачем в Архангельск? В Одессу, к красным...

— Андрюша, что ты, спятил, что ли? — спросил Кованько. — Кто ж тебя пустит? А Босфор? А Дарданеллы? Или ты собираешься дунуть по воздуху?

— Постойте, постойте, товарищ Кованько, — перебил Гринблат. — Это не так глупо. Я сам об этом думал и полагаю, что ничего невозможного тут нет. Придем мы в Гибралтар. Заявим властям, что воскресли из мертвых, починимся и айда как будто на Марсель. А сами пойдем вдоль африканского берега, мимо Алжира, Туниса, через Мальту, на Зею и на Стамбул. Единственная настоящая трудность — это миновать Дарданеллы и Босфор. Ну что ж, в Гибралтаре получим газеты и ориентируемся в положении вещей. Я полагаю, что особых перемен со времени нашего ухода из Гамбурга не случилось. Ну, а если так, то, значит, Крым в руках Врангеля. Вот мы и повезем ему оружие, якобы по приказу марсельской конторы. У нас и телеграфные приказы об этом есть. Мы можем предъявить их в константинопольском российском генеральном консульстве. Консул нам во всем этом деле и поможет. Кто же откажется от груза оружия!

— Но ведь и в Гибралтаре и в Константинополе будут проверять наши бумаги, — вскипятился Кованько. — Что же мы скажем? Где капитан, где боцман, где старший? Разве дело так оставят?

— Да, неладно, товарищи, — усомнился Жигов.

— Пустяки, — спокойно ответил Андрей и посмотрел на Гринблата. Тот сочувственно кивнул ему головой. — Мы же ведь бурю какую вынесли. Судно погибало, — капитан сам радио об этом дал. Могло ведь погибнуть несколько человек. Ну, составят акт, а мы все, как один, одно и покажем. Верно, ребята? Сговоримся и покажем. Вышвырнем одну шлюпку. Скажем, капитана волна смыла, а боцман с матросами и старшим спасали упавшего капитана и сами погибли. Дело? Ведь не плохо придумано.

— И о том, что капитан прохвост был, так никто и не узнает? — с сожалением заметил Жигов.

— Никто, товарищ! Деткам своим расскажешь, — усмехнулся Андрей. — Чувствительный вы, как я вижу, народ, ребята. И груз куда денется, и что о капитане говорить будут? Да черт с ним, со всем этим. А вот когда мы вместо Крыма в Одессу пароход с винтовками, патронами да снарядами доставим под носом у Антанты проклятой, вот это дело будет, вот это пуля! А, ребята?!

— Верно! — закричал Загурняк.

— Верно, товарищи, верно! — смеялся в бородку Гринблат.

— Ну, капитан, твое слово, — сказал довольный Андрей.

Я встал. Я не думал, что и мне придется говорить. Помнится, я так отвечал ребятам:

— Что ж, товарищи, пойдем в Россию. Жена и сын мой в Ревеле, — значит, за границей. Но вас я не оставлю. Корабль вести надо умело, иначе можно и не дойти, да и подозрение легко возбудить. Я доведу «Святую Анну» до Одессы. Только уж порядок, товарищи, держите. В портах спиртного ни-ни! Проболтаетесь — всем будет плохо. А я с вами, товарищи. Все силы приложу...

Вот тут и поднялась заваруха. Повскакали наши матросы и кочегары со своих мест, подхватили меня, качать стали. Так подбрасывали, что жутко было. Кричали, поздравляли, шумели.

Весело прошел этот день на «Св. Анне».

Глава девятая

Тяжелая, удушливая жара нависла над главным городом островов Зеленого Мыса — Сан-Винцентом. Солнце накалило медные части парохода и даже гладкие доски палубы и брезентовый тент, раскинутый над ютом. Днем невозможно ни грузиться, ни работать над приведением в порядок палубы. Только вечерами туземцы в широких соломенных шляпах, на которых осело доброе кило угольной пыли, с черными корзинами за плечами, бегут гуськом от угольных куч на берегу к угольным ямам на пароходе. В эти часы некуда деваться от черной пыли, которая мгновенно пластами осаживается на всей палубе и в особенности на потном, горячем теле.

На горизонте поднимаются массивы и пики островов. На море штиль, и волна еле трепещет у высокого берега. Всех обуяла лень. Она победила даже горячее стремление идти скорей домой, в Россию.

Больше трех дней шла погрузка угля первобытным способом. Здесь грузят уголь только мелкие суда или пароходы, израсходовавшие свои запасы раньше срока, вследствие бури. Лайнеры, идущие из Европы в Буэнос-Айрес и Рио-де-Жанейро, получают полную порцию топлива в самом начале своего пути.

На четвертый день утром острова Зеленого Мыса тают вдали, уходя в синюю глубину океана, и «Св. Анна», все еще с поломанной мачтой, замененной временным коротким бревном, идет к северу. Жара не спадает, и на палубе течет ленивая жизнь. Скованы руки и язык, и даже мысли тяжело ворочаются в уставшей от духоты голове.

Три дня пути до Канарских островов. В порт не заходим, и только высокий пик Тенериф проходит в стороне гигантским каменным столбом, знакомый всем морякам, совершающим рейсы в средней части Атлантического океана. И вот опять бесконечное синее море, на котором чуть колышутся встречные парусники, и горячее небо, с которого глядит вниз, на водные просторы, добела раскаленное солнце. Но здесь уже прохладнее ночью, и в звездные часы на палубе дышится легко.