Элиас и Драг

Теперь команда соседей вызывала у Элиаса неприязнь. Из-под капюшонов штормовки мелькнули лица двух матросов, державших нок-рею, и в причудливом рисунке брызг они показались ему скорее призраками, нежели живыми людьми. Они не издавали ни звука.

С подветренной стороны прямо по курсу он заметил пышный гребень нового буруна, вздымавшегося перед судном, и подготовился к встрече с ним. Он повернул нос под косым углом к волне и выпустил часть паруса — таким образом лодка набрала скорость, чтобы проскочить сквозь бурун.

Море обрушилось на них ревущим потоком. На мгновение лодка накренилась. Когда все закончилось и судно вновь выровнялось, он не увидел у фала жены, а у нок-реи Антона — обоих смыло волной.

И в этот раз он услышал сквозь рев шторма дьявольские голоса, к которым примешивались отчаянные крики жены, звавшей его на помощь. Когда он понял, что ее выбросило за борт, то пробормотал себе под нос: «Во имя всего святого!» — и больше ни слова не произнес.

Он предпочел бы отправиться за ней, но в то же время понимал, что только от него зависит спасение оставшихся троих детей — Бернта и двух младших сыновей двенадцати и четырнадцати лет, которые сначала вычерпывали воду, но потом он усадил их на корму позади себя.

Бернту теперь приходилось одному управляться с нок-реей, и отец с сыном изо всех сил старались помочь друг другу. Элиас не мог отпустить румпель; держал его мертвой хваткой, и рука давно онемела от напряжения.

Через некоторое время вновь показалась соседняя лодка; она, как и раньше, лишь ненадолго пропадала из вида. Теперь он ясно различал грузную фигуру, которая, как и он, сидела на корме, держась за румпель. Каждый раз, когда рулевой поворачивался спиной, Элиас отчетливо видел торчащий из шеи железный наконечник сантиметров десять длиной, который был ему хорошо знаком.

Теперь в глубине души он твердо знал две вещи: во-первых, это не кто иной, как Драг собственной персоной [3]. Это он ведет свою лодку вровень с его, он заманил его в объятия смерти. Во-вторых, сегодня ночью он последний раз вышел в море. Ибо тот, кто увидел Драга, конченый человек. Он ничего не сказал сыновьям, дабы не пугать их, но сам молчаливо вверил свою душу Господу.

Несколько часов назад из-за шторма он вынужден был отклониться от курса, и, когда вдобавок ко всему пошел снег, он понял, что всякие попытки пристать к берегу придется отложить до рассвета.

Тем временем они плыли дальше.

Иногда мальчики на корме жаловались, что им холодно, но с этим ничего нельзя было сделать — ведь они промокли до нитки — и кроме того, Элиаса одолевали тяжелые мысли. Его охватило непреодолимое желание отомстить за себя. Если бы не трое оставшихся детей, жизни которых он должен сохранить, больше всего на свете ему сейчас хотелось резко сменить курс и попытаться протаранить и потопить проклятую лодку, которая словно в насмешку продолжала идти рядом, и чей дьявольский замысел стал ему полностью понятен. Однажды его гарпун уже сумел поразить монстра, так почему бы теперь не пустить в ход нож или багор? Он с радостью отдал бы жизнь ради того, чтобы нанести смертельный удар этому чудовищу, которое безжалостно отняло самое дорогое, что у него было, но не насытилось до сих пор и требовало новых жертв.

В три или четыре часа утра вдалеке вновь показался белый гребень катившей к ним волны. Это была настоящая громадина, и Элиас даже подумал, что их унесло слишком далеко от берега и они очутились среди бурунов. Но нет, на самом деле это была всего лишь гигантская волна.

Потом он отчетливо услышал чей-то смех, и до него донесся крик с соседнего судна.

— А вот и твоя фембёринг, Элиас!

Элиас, который предвидел катастрофу, громко повторил: «Во имя всего святого!» — велел сыновьям держаться покрепче и сказал им: если лодка пойдет ко дну, они должны ухватиться за ивовые прутья уключины и не отпускать их, пока она вновь не всплывет на поверхность. Он отправил старшего из мальчиков на нос к Бернту, а младшего оставил рядом с собой. Пару раз он тайком погладил его по щеке, убеждая себя, что у малыша крепкая хватка.

Исполинская волна подмяла под себя судно, оно встало на корму, высоко задрав нос над водой, и наконец ушло вниз. Когда лодка снова вынырнула, килем вверх, вместе с ней на поверхность всплыли Элиас, Бернт и двенадцатилетний Мартин, вцепившиеся в ивовые прутья. Третий брат исчез.

Теперь им прежде всего нужно было срезать снасти с одной стороны, чтобы избавиться от мачты, которая в противном случае будет раскачивать лодку снизу, а потом забраться на корпус и выпустить воздух, который поднимает судно слишком высоко на поверхности и мешает ему противостоять шторму. Для них это был вопрос жизни и смерти. С большим трудом они справились со своей задачей, и Элиас, который первым вскарабкался наверх, помог сыновьям выбраться на безопасное место.

Так они просидели всю долгую зимнюю ночь, отчаянно цепляясь за корпус сведенными судорогой руками и окоченевшими коленями, а волны одна за другой налетали на них, обдавая ледяной водой.

Через несколько часов Мартин, которого отец поддерживал как мог все это время, умер от истощения и холода, и его смыло волной.

Несколько раз они звали на помощь, но в конце концов перестали, увидев тщетность своих попыток.

Когда, оставшись вдвоем, они сидели на корпусе судна, Элиас поведал Бернту, что ему скоро суждено «отправиться вслед за матерью», но он твердо надеется, что Бернт непременно спасется, если поведет себя как настоящий мужчина. А потом он рассказал ему о Драге — как он ранил его гарпуном в шею, за что Драг теперь ему мстит и не остановится, пока не расквитается с ним.

Около девяти утра наконец рассвело. Тогда Элиас передал сидевшему рядом Бернту свои серебряные часы на медной цепочке, которая порвалась, когда он вытаскивал их из-под застегнутой одежды.

Он сидел еще некоторое время, но когда стало светлее, Бернт увидел, что лицо отца превратилось в бледную маску мертвеца. Волосы в некоторых местах разделились на проборы, как часто бывает перед смертью, кожа на руках потрескалась от напряжения. Бернт понял, что отец близок к смерти. Несмотря на килевую качку, он попытался дотянуться до отца и поддержать его. Но когда Элиас это заметил, он жестом остановил его.

— Оставайся на месте, Бернт, и держись крепче! Я иду к матери! Во имя всего святого!

И с этими словами опрокинулся в море.

Когда море получило свою жертву, оно на время успокоилось, как известно всякому, кому доводилось плыть, сидя верхом на корпусе корабля. Бернту стало легче держаться за киль, и с занимающимся светом дня в нем зародилась новая надежда. Шторм постепенно стихал, тучи разошлись, и при ярком свете ему показалось, что он узнает местность, — он понял, что его относит к родному дому, к Квалхолмену.

Он снова стал звать на помощь, хотя больше надеялся на течение, несущее его, как ему было известно, к берегу, огибая выступающую часть острова, который усмирил бушующее море.

Его относило все ближе и ближе к берегу и наконец прибило к одной из шхер. Плывущая рядом с лодкой мачта билась о подводные камни, поднимаясь и опускаясь вместе с прибоем. Его мышцы и суставы одеревенели от долгого сидения, вцепившиеся в киль пальцы не разжимались, но ему все же удалось сползти с судна в шхеру. Затем он подтянул мачту и зачалил фембёринг.

Маленькой лопарке, которая оставалась дома одна, на протяжении двух часов казалось, что она слышит крики о помощи, и в конце концов она поднялась на холм, чтобы посмотреть на море. Оттуда она увидела Бернта в шхере и перевернутую фембёринг, бьющуюся о камни. Она тотчас бросилась в лодочный сарай, вытащила старую гребную шлюпку и вдоль берега поплыла к шхере, огибая остров.

Бернт проболел всю зиму и в тот год не ловил рыбу. Лопарка ухаживала за ним. Люди говорили, что с той поры он временами выглядит странно. Он больше никогда не выходил в море; он стал его бояться.