Рейс туда и обратно

Сколько уже там? Сейчас он пойдет поужинает, а потом в койку, И к своей, «собачьей» вахте выспится, придет в рубку свеженьким, сильным и спокойным. Никаких проблем! Пускай их решает капитан. Ведь и он, Русов Николай Владимирович, хочет стать капитаном, а посему не лезь в дела нынешнего капитана, надо и себя поберечь немножко. К черту риск.

Сразу после ужина завалиться в койку не пришлось. Русов и позабыл, что на сегодняшний вечер назначено судовое профсоюзное собрание по обсуждению хода социалистического соревнования между машинной и палубной командами.

Собрались в столовой. Как уже стало традицией, председателем избрали Степана Федоровича. И тот не возражал, заулыбался, а потом, нагнав в лицо строгость, уселся за председательский стол и, открыв собрание, первым же и выступил. Выполняя поручение штурманской группы и палубной команды, сообщил коротко, как проходит рейс, что делается по профилактической окраске танкера, сколько уже ошкрябано железа. В общем, у «палубы» было все в порядке.

— В порядке! — выкрикнул, выйдя к столу, второй механик Вася Долгов. Вытирая ветошью широкие ладони, он только что поднялся из машины. Долгов грозно взглянул на Степана Федоровича, а потом на своего начальника, стармеха Володина. И тот, как приметил Русов, чуть заметно кивнул, мол, давай, Вася, крой их. И Вася вскричал: — Все у них в порядке! На первенство претендуют, ха! А поглядите, как рулевые Валька Серегин да Шурка Мухин ведут танкер...

— Прошу быть корректным, — строго сказал Степан Федорович и постучал карандашом по графину. — Что значит Валька, Шурка?

— А вы мне глотку не затыкивайте! — Механик так и выразился: «не затыкивайте». И махнул на штурмана темной ладонью. — Своих-то вы всегда защитите. Я тут потолкался в рубке возле курсометра, записал кое-что в бумажку, потом мы с «дедом» подсчитали: от виляний вправо-влево за вахту Вальки танкер пробежал три лишних мили! А как вел танкер Шурка...

— Без грубостей прошу, пожалуйста, без грубости.

— Шурка Мухин! Пять лишних миль молотил танкер!

— Руля не слушался. Сильное волнение было! — выкрикнул с места Шурик Мухин. — Тебя бы, болтуна, на руль поставить.

— Дышите там свежачком, пейзажами морскими, птичками любуетесь! — не сдавался Долгов. — Мечтаете... спите у руля! Ха! Вас бы в машину, в гарь и вонь загнать, чтоб машина четыре часа за вахту громыхала, будто кувалдой по башке колотила!.. В общем так. У нас, между прочим, в машине все в полном ажуре. Экономия топлива — три тонны. Смазочного масла — центнер. Машина уже почти вся покрашена. Чистота идеальная, комиссия вчера проверяла. Считаю, что на этом отрезке пути машинная команда впереди «палубы».

— Можно мне? — вскинул руку Серегин и направился к председательскому столу. Механики обеспокоенно зашевелились, а Шурик Мухин поприветствовал Серегина, сжав, как ротфронтовец, кулак возле уха. — Вот они тут на первенство претендуют! — начал свою речь Серегин, еще не дойдя до стола. — Я бы на это ответил: ха-ха-ха! К примеру: сколько часов простоял танкер, когда механики на траверсе мыса Капа-Блан форсунки меняли?! Три часа дьяволу под хвост, а где и когда мы будем наверстывать эти часы? А если бы форсунки сломались во время урагана?! А сливы солярки за борт, загрязнение океана?

— А выбросы боцманом мусора в воду? — выкрикнул Алексанов. — Ха-ха!

— Боцман наш, палубный человек, — строго сказал Серегин. — И мы уже проработали его в своем коллективе...

Механики затопали, а к столу вышел кок. Потупив глаза, он выждал, когда стихнут голоса. Матросы улыбались, знали, что кок, относящийся к «палубе», конечно же, будет хвалить свою работу и ругать механиков, которые то хлеб не «доедають», не экономят, то еще какой-нибудь «продукт» впустую переводят, а кок сказал:

— Конечно, странно это услышать, но надо быть справедливым... — В столовой совсем стало тихо. Еще больше поникнув головой, кок продолжил: — Плохо вели в этом рейсе танкер штурмана. Эк, поворачивають! Тарелки: трам-бам о палубу! Двадцать штук как не было!..

Матросы затопали, застучали кулаками в столы, Мухин засвистел и выкрикнул: «Коллаборационист!» Кок съежился, вернулся на свое место. Русов поднял руку. Пора было кончать. Соревнование между «машиной» и «палубой» всегда выливалось в соперничество, некое противостояние с ожесточенными спорами, но были эти споры беззлобными: делали-то все одно, нужное для всей команды дело, а потому к концу собрания успокаивались и принимали решение: «повысить», «усилить», «обратить внимание» и как конечный итог споров: «выполнить в указанные сроки». И в кино! Опять что-то про любовь...

Перед тем как отправиться в каюту, Русов обошел танкер. Это входило в его каждодневную обязанность. Надо было взглянуть, чисто ли в салонах, коридорах, каютах. Не кидают ли моряки спички в курительном салоне мимо пепельниц. Ведь танкер. Повышенная опасность. За то и платят морякам танкерного флота прибавку в десять процентов к зарплате, известных на флоте под названием «гробовые». За страх, так сказать.

Чисто было в салонах и коридорах. Бункеровки, сложности и опасности океанского плавания — все это было и будет, а танкер жил своей обычной жизнью. Свободный от вахты механик Ваня Харитонов колотил в своей каюте молотком по куску меди, чеканкой увлекся. А в соседней каюте «кочегары» резались с «палубой» в «козла». Лупили костяшками по столу. Заочник рыбвтуза Сеня Белов готовил очередную курсовую работу, а Серегин был у боцмана в гостях. Что-то звякнуло, когда Русов открыл дверь в каюту, и боцман с Серегиным взглянули на вошедшего старпома, как мальчишки-третьеклассники, застигнутые учителем во время курения в туалете. Русов заглянул в рундук и обнаружил там уполовиненную бутылку красного вина «Фундадор». Скребанув лысину, боцман промямлил:

— На теплоходе, Коля, брошенном ящик винишка обнаружился. Чего добру пропадать, а? Вот, прежде чем сдать... гм, эксперимент порешили сделать. Опробовать, так сказать. Не травленое ли?

— Вино сдайте второму помощнику, — распорядился Русов.

Из столовой доносилась музыка и страстный шепот: «Люблю... Так тебя люблю...» Русов открыл дверь. Во весь экран шевелились красные, влажные губы, наплывали на сидящих в столовке моряков. Заглянул к коку. Надев очки, повар листал «Словарь иностранных слов», выяснял, наверное, что такое «коллаборационист». Завидя старпома, кок засуетился, шумно вздохнул и, понизив голос, торопливо проговорил:

— Печь мне электрическую механики починяли. Васька Долгов и говорит: «Капут твоей печурке, кок. На дрова переходи!» Меня чуть инфаркт не хватил. А он дудить: «Черт с тобой, напрягусь. Извилинами шевельну. Придумаю что-нибудь, кок, починю печку, а ты на собрании поддержи нас». Уж, прости Николай Владимирович!

— Прощаю. А ты тарелки к столу привязывай. Чтоб во время резких поворотов на палубу не сыпались.

Ну вот, кажется, и все. Можно отправиться и к себе. В коридоре, возле умывальников, Русов столкнулся с Шуриком Мухиным, и тот остановился, взглянул на старпома как-то странно, будто хотел что-то сообщить важное, но промолчал, отвел глаза, прошел мимо.

И вот наконец-то! Русов вернулся в свою каюту, включил приемник, поймал какую-то мелодийку и лег в койку. Теперь до того, как сон закроет глаза, можно спокойно полежать, поразмыслить. Дотянувшись до брюк, он вынул из кармана тяжелый ключ и принялся рассматривать его. Ну, ключик. Фигурная, замысловатая бородка. Старинный, как и замок, видимо. Зачем он, Русов, замкнул дверь спальни? М-да. Лежит там. Глядит в подволок. Танцорка из варьете ночного, приморского ресторанчика? Певичка? А может, просто юная жительница рыбацкой деревушки? Утром она выходила из хижины и бежала на пляж. Гибкая, стройная, грива волос. Сбросив платье, бросалась в волны и ныряла, разыскивая раковины. Сколько бурной жизни, страсти!.. Иногда она уходила в порт, стояла на пирсе и разглядывала серые силуэты теплоходов. Мечтала, что какой-то моряк влюбится в нее, заберет с собой и увезет далеко-далеко...