Остров надежды

— Так сошьешь мне одежду? — спросил Ушаков.

Нанехак прекратила работу, поправила упавшие на лоб мокрые от пота волосы:

— Сошью… Только шкур у нас маловато.

— Шкуры у нас есть. Как только уйдет пароход, разберем грузы, каждая семья пусть возьмет себе столько, сколько нужно для зимней одежды, пологов и постелей.

— А тебе всю зимнюю одежду шить? — спросила Нанехак, оглядывая Ушакова.

— Всю! От торбазов и меховых чулок до малахая.

— Хорошо, сошью, — сказала Нанехак, и тихая, едва заметная улыбка тронула ее губы. Она не ожидала, что такой почетный заказ выпадет на ее долю. Ведь это большая радость — шить для человека, мысль о котором рождает тепло в ее сердце.

На следующий день она нашла Ушакова в его палатке и сняла с него мерку.

Подставляя то руку, то ногу, наклоняя голову, Ушаков с интересом рассматривал молодую женщину, будто видел ее впервые. Нанехак казалась ему то совсем еще юной девчонкой, то уже зрелой, умудренной опытом женщиной. Вот и на этот раз, с закушенной в зубах ниткой из оленьих жил, с озабоченным лицом, обрамленным черными блестящими волосами, она выглядела гораздо старше своих лет, и даже голос у нее был иной, повелительный, что ли. Но Ушаков с удовольствием подчинялся ее приказаниям.

— Вот если бы ты была грамотная, — сказал он, наблюдая за тем, как она узелками отмечает размеры, — то тебе не было бы нужды все держать в голове и на нитке, ты взяла бы карандаш и записала на листке бумаги. Как теперь ты все это запомнишь?

— Ты не бойся, я сошью все впору, — заверила Нанехак, не понимая его опасений.

— Я говорю, что тебе надо учиться, — повторил Ушаков.

— Я и так учусь, — просто ответила Нанехак. — Сначала меня учили отец и мать, а теперь учит муж Апар.

— А грамоте ты хотела бы научиться? Нанехак посмотрела в глаза умилыку.

— Так ведь только детей учат этой забаве.

— Какая же забава грамота? — с улыбкой возразил Ушаков. — Вот видишь?

Он показал на столик, заваленный исписанными листками, книгами, справочниками.

— Это для меня не забава.

— Я не то хотела сказать, — смутилась Нанехак. — То, чему учит Павлов наших детей, — ведь это забава?

— Ты сказала, что тебя учили мать, отец, а теперь учит муж, — продолжал Ушаков. — Они учили тебя настоящей жизни: шить, заправлять жирник, разделывать добычу, обрабатывать шкуры, чтобы они были мягкими… Сначала, когда ты была совсем маленькая, это действительно, может, и было игрой… Так вот то, чему учит Павлов, только сейчас кажется детской забавой, а потом, со временем, станет опорой будущей жизни.

Нанехак молча слушала, обмеривая ступни Ушакова.

— Ты, умилык, все говоришь о будущем, — заметила она. — И ты, и твои товарищи… Разве вам не нравится настоящее? Чем оно плохо? Вон сколько товаров выгрузил пароход — хватит на несколько лет. Вокруг острова полно зверя — не ленись только. Что еще человеку нужно?

— Разве вы не мечтаете о лучшем будущем? — спросил Ушаков. — О другой жизни?

— Самое лучшее для человека, когда он сыт и одет, когда в его жилище тепло и светло… Больше нам ничего не нужно…

— Это сегодня… А завтра?

— И завтра чтобы было так, — ответила Нанехак, не совсем понимая, к чему клонит русский умилык.

Все земляки Нанехак сейчас признавали, что никогда еще не смотрели они так уверенно в завтрашний день, как тут, на острове. Чего же еще желать? О чем еще можно мечтать?

— Так вот, Нана, — вдруг изменившимся, посерьезневшим голосом заговорил Ушаков. — Мы приехали сюда не только для того, чтобы жить в тепле и сытости, но и строить новую жизнь. Совсем новую, светлую, радостную…

— А разве мы уже не живем в свете и радости? — удивленно спросила Нанехак.

— Еще нет! Сначала мы сделаем так, чтобы эскимос больше не голодал. Затем научим грамоте, другим нужным умениям, поставим новые дома, намного лучше, чем этот. В каждом доме будет электрический свет, сколько хочешь горячей и холодной воды, мойся хоть каждый день… Словом, будет совсем другая жизнь!

— Но это будет не наша жизнь, — вдруг испуганно заметила Нанехак. — Эскимос так не сможет…

— Дорогая Нана, — улыбнулся Ушаков. — Именно такая жизнь и нужна для вас! Вот когда научишься грамоте, начнешь читать книги, тогда поймешь меня до конца.

Нанехак в сомнении покачала головой, смотала нитку и выбралась из палатки.

Глянув на сияющий в бухте Роджерс пароход, она с каким-то странным щемящим чувством снова вспомнила давний случай, когда ее с подругой тащили на корабль. Неужели и Ушаков такой, как все белые? Вот и он пытается затянуть ее в другую жизнь, только по-своему, суля иное будущее, где не будет места ярангам, привычным богам, вере в могущество Неведомых сил…

Еще издали Нанехак услышала негромкие удары бубна и узнала голос отца, напевающего знакомую мелодию.

В чоттагине [8] сидели отец, Апар, Кивьяна, Тагью и Таян. Таян был обнажен до пояса, и на руках его переливались расшитые бисером танцевальные перчатки.

— Повтори еще раз, Таян, — попросил Иерок и снова запел:

Нанехак сложила нитки с отметками размеров Ушакова и присоединилась к отцу. Женский голос придал песне иное настроение.

Слова ложились на новую мелодию, и руки Нанехак вместе с верхней частью тела как бы сами собой начинали двигаться в такт ударам бубна. Она встала рядом с Таяном, и они исполнили весь танец от начала до конца, повинуясь своему сердцу и его отклику на эту своеобразную музыку.

Так неожиданно рождались песни и танцы эскимосского народа: от необходимости выразить себя не просто разговором, не обыкновенными словами, а по-иному, так, как выражается иногда человеческая суть, его мечта и вера в добро.

Танцуя рядом с Таяном, Нанехак то и дело вспоминала разговор с Ушаковым, его мечты о будущем, и думалось: кто сочиняет русские песни и музыку? Кто создает такие удивительные мелодии, которые слышала Нанехак на «Ставрополе» и у доктора Савенко?

— Послезавтра корабль уйдет, — сказал Иерок, убрав бубен на место, где он должен был досушиваться. — В тот день мы устроим праздник.

— Надо вспомнить и те танцы, которые мы исполняли в Урилыке, — сказал Кивьяна.

— И те вспомним, — кивнул Иерок. — Мы свое прошлое не собираемся забывать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Когда Нанехак ушла, Ушаков снова обулся, так как в палатке было довольно холодно, и вернулся к столику, на котором лежала незаконченная инструкция капитану Петру Миловзорову и краткое сообщение для управляющего Дальневосточной конторой Совторгфлота о проделанной работе.

Из всего намеченного не удалось выполнить только одно — побывать на Геральде, втором острове, входящем под управление двадцатипятилетнего начальника обширных арктических территорий. Ушаков договорился с капитаном, что тот на обратном пути зайдет на Геральд и установит на нем советский флаг.

«Одним из главных заданий Правительства Дальневосточной полярной экспедиции является посещение о. Геральд, — писал Ушаков, — и поднятие на нем советского флага. Условия плавания не позволили провести в жизнь настоящее задание на пути к о. Врангеля. Неблагоприятная погода не дала возможности использовать для выполнения задания и летные средства экспедиции.

Поручаю Вам, снявшись с бухты Роджерс, для обратного следования в г. Владивосток, использовать все имеющиеся в Вашем распоряжении средства для подхода к о. Геральд. В случае возможности подхода к острову Вам надлежит высадиться на берег с частью команды и поднять на острове советский флаг.