Дуга большого круга

Он рассказал ей историю столкновения. Они переходили от картины к картине.

— Ну, кажется, все посмотрели, — сказала девушка, когда они подошли к столу, на котором лежала книга отзывов. — Напишем? Что-нибудь хорошее. Мне понравилось.

Она вытащила из сумочки перо. Быстрым, мелким почерком написала несколько строк и поставила разборчивую подпись: «Валентина Звягина, Фурманова, 17».

— Ставьте мою фамилию тоже, — сказал Роман, называя себя.

— Вот и познакомились, — улыбнулась Валя, — а теперь пошли.

На улице она протянула руку Роману.

— Вы были хорошим экскурсоводом. До свидания.

— Подождите, Валентина… Валентина…

— Михайловна, — подсказала Валя.

— Проводить вас?

Девушка покачала головой.

— Когда хотят что-нибудь сделать, то не спрашивают. Не надо. Трамвай довезет меня почти до дому.

Они попрощались. Роман с сожалением посмотрел вслед девушке. Симпатяга. А он — действительно шляпа… Да… Вот такая тогда была Валя! Веселая, сияющая, казалась совсем юной…

Немцы изредка бомбили город. Двадцать три лесозавода, переполненные лесом, улицы с деревянными домами представляли завидную цель. Взметались языки пламени, трещали обуглившиеся бревна и доски, черный дым застилал небо. Жители и специальные команды бросались на огонь, тушили пожары.

Жизнь в Архангельске не походила на ленинградскую. Первое время Роман с удивлением смотрел на порт, на трамваи, на людей. Он ходил и не верил, что вот так может спокойно идти по улице, не видеть падающих от голода людей. И он чувствовал себя неловко, иногда останавливался, оборачивался, заметив чье-нибудь улыбающееся лицо… Он ходил по Архангельску, как по сказочной стране, населенной другими существами. Ему казалось странным, что можно налить стакан воды из крана или зажечь вечером лампу, а не коптилку, и что может пройти день, ночь и еще день и не будет обстрела, бомбежки… Он радовался каждому проявлению нормальной жизни, и вместе с этим росла боль и гордость за ленинградцев. Он сравнивал свою жизнь с жизнью тех, кто остался там, на судах, и тогда начинал понимать, как милостиво обошлась с ним судьба.

Роман был еще слаб, неуверенно ступал по деревянным тротуарам, но постепенно силы возвращались к нему.

Ждали отправки конвоя. Она почему-то задерживалась. Роман волновался. «Гурзуф» был первым судном, на котором ему придется идти в сложный рейс капитаном. Предстояло плавание в конвое. Он не имел о нем никакого представления. Пришлось сразу же приняться за изучение разных инструкций и положений.

На свое судно он ездил каждый день. Оно стояло далеко от порта на причале, носящем название «Экономия», добираться до него было долго и трудно.

На «Экономии» кроме «Гурзуфа» конвоя ожидали несколько союзных судов — американских и английских.

Как-то в морском клубе свободных мест не оказалось, и он подсел к двум морякам с английского парохода. Оба сидели за столиком нахохлившиеся, мрачные. Роман поздоровался, попросил разрешения сесть.

— Присаживайтесь, капитан.

Один из офицеров подвинул Роману стул. Оба они оказались штурманами с транспорта «Пасифик».

— Как идет жизнь? — спросил Роман.

Тот, что был постарше, засмеялся.

— Жизнь, жизнь. Какая это жизнь. Прозябаем. Курите, — он протянул Роману пачку сигарет. — Скучно у вас, однообразно. Продуктов достать нельзя. Свежих овощей, фруктов, парного мяса… Мечтаю о хорошем бифштексе с кровью. Даже девочек здесь приходится искать, как это у вас говорят, «днем с огнем». Мы привыкли к другому. Наше командование просило открыть дома, где моряк мог бы отдохнуть после тяжелого похода, но ваше пуританское правительство отказало.

Может быть, в другое время Роман ответил бы англичанину шуткой, но сейчас слова офицера звучали насмешкой.

Перед глазами Романа встал блокадный Ленинград.

Он шел с Валей из госпиталя по заваленному снегом, настороженному городу.

— Отдохнем, Рома, — умоляюще попросила она, останавливаясь. — Совсем идти не могу. Видишь, какая стала.

Они остановились у серого, мрачного дома. Темные, забитые фанерой окна неприветливо смотрели на улицу. Валя прислонилась к мужу. Где-то в отдалении ухала пушка. Изредка по небу чертил луч прожектора. Замирал на минуту и исчезал. Роман обнял жену.

— Что с нами будет? — тихо спросила Валя. — Не вовремя началась наша любовь…

Он ничего не ответил, только крепче прижал ее к себе.

— Рома, — прошептала Валя, — если доживем до конца… никогда не будем расставаться. Ведь я не знаю тебя по-настоящему. Всё минуты, урывки…

Так они постояли еще несколько минут.

— Пошли, — наконец сказала Валя, и добавила: — Знаешь, когда кончится война, будем есть только картошку и черный хлеб. Это самое вкусное, что есть на свете. Самое вкусное.

А тут фрукты, бифштексы.

Роман еле сдержался, чтобы не наговорить резкостей. Инструкция обязывала быть вежливыми с союзниками. Они наши гости!

Его знакомый старший лейтенант, приехавший из Полярного, с возмущением и горечью рассказывал ему, как на английском минном заградителе «Адвенчур» привезли негодные взрыватели. Ни один из них не взорвался. На этом же судне находились мины для глубин в двадцать пять метров, совершенно непригодные и бесполезные для нас. Наше командование заказывало глубоководные мины.

Но он знал и другое. Английские моряки храбро воевали, приводили корабли с оружием, гибли в конвоях… Англичане с большим уважением относились к русским. Эти двое были исключением.

Потому Роман постарался ответить как можно спокойнее:

— Вы правы, чиф [1]. Нам сейчас не до развлечений. Пока придется смириться с сухими фруктами и овощами. Надо считаться с военным временем. Полагаю, что команда «Пасифика» не погибнет от того, что некоторое время будет есть бифштексы из мороженого мяса… Что же касается публичных домов, действительно, у нас они не приняты.

— Если вам не надо, подумайте о нас…

— С такими союзниками пропадешь, — буркнул молодой англичанин с нашивками второго помощника.

Роман вспылил. Он забыл про инструкцию и учтивость.

— Знаете что? Я не удивлюсь, если вы схватите чемодан и покинете свой «Пасифик» сразу же, как он получит первый снаряд в борт. Вам следовало сидеть дома, есть свежие овощи и фрукты, а не плавать в конвоях. Девочек тоже можете получить дома. Мы не на пикнике, а на войне.

Роман чувствовал, что говорит не то, грубит и, вероятно, англичане пожалуются на него, но остановиться уже не мог. Он говорил громко. Сидящие за столиками повернули головы. Удивленные непривычным тоном, собеседники Романа молчали, а он уже не помнил себя.

— Я никогда не стал бы требовать того, что требуете вы…

Из-за соседнего стола, где сидело несколько американских моряков, поднялся рыжеволосый высокий человек с капитанскими нашивками. Он встал рядом с Романом и сердито сказал, обращаясь к англичанам:

— Слушайте, парни, нам не нравятся ваши разговоры. Вы ставите нас в неловкое положение. Не обижайтесь на них, капитан, они плохо воспитаны, — обернулся к Роману рыжий.

— Я не сказал ничего обидного. Всё факты. Что, скажите, вы довольны пребыванием в Архангельске?

Англичанин торжествующе посмотрел вокруг.

— Доволен я или недоволен, неважно. Но мы находимся в союзной стране. Ее надо понимать и уважать. России сейчас очень трудно.

— Неизвестно, кто несет основную тяжесть войны, — ворчливо проговорил англичанин. — Ковентри, Лондон, многие наши города превращены в развалины. В мой дом в Гримсби попала бомба… Ежедневно гибнут десятки наших судов на всех морях… Да не в этом дело. К нам относятся здесь не так, как нужно было бы…

За столиком, у которого сидел рыжий, засмеялись.

— Ну вот, начинается старая, надоевшая всем песня. Вы не оригинальны, Шоу.

Англичане встали.

— Не хочется спорить с вами, О’Конор. Мы лучше уйдем. Пользуйтесь тем, что нас двое.