Трое с площади Карронад

сказал Славка.

— Тут еще... вот. Письмо тебе, Славушка.

Он удивился. И сразу почему-то встревожился. Взял белый, без надписи, конверт. Рванул. Развернул клетчатый листок...

"Хороший мой, Кисточка моя, не обижайся и не сердись. Я ничего не сказала заранее, чтобы не было лишних слез. Ты уехать не смог, а я не могу остаться. Все так перепуталось в моей взрослой жизни... Я обязательно приеду, как только во всем разберусь и все решу. Может быть, скоро. Не грусти, ты уже большой. Я только вчера поняла, что ты уже большой и имеешь право выбирать сам... Слушайся бабу Веру, помогай ей. Она очень хорошая. Я скоро подробно напишу обо всем.

Передай привет Тиму.

Крепко-крепко обнимаю тебя и целую.

Мама".

"Странно, — подумал Славка. — Дождик идет. Динька стоит. Ребята бегают. Все как раньше..."

Мама уехала, все должно стать черным. А осталось прежним. И сам он, Славка... стоял и ничего не чувствовал. И тут он вспомнил: он читал где-то, что человек, получивший большую рану, не чувствует боли. В первую минуту не чувствует. А потом...

Но боль — что... Славка любую готов испытать, лишь бы не было этого письма. Однако письмо было. Славка зачем-то положил его на подоконник. Прочитал еще раз. Свернул, затолкал в конверт. Сунул конверт в левый карман, вспомнил, что там дыра, переложил в правый. Поковырял краску на подоконнике. Подоконник был гладкий, холодный и очень широкий. Наверно, в давние времена здесь на переменах сидели мальчишки в черных мундирчиках — морские юнкера — и лихорадочно учили такелажные узлы и названия частей рангоута... Надо же, какая чепуха лезет в голову... А Динька все стоит рядом... И баба Вера...

— Мама на каком поезде уехала? — тихо спросил Славка.

— На самолете, Славушка. Утром еще, как тебя проводила...

Самолет не догнать. А если и догонишь, то что дальше?

— Ладно, баба Вера, — сказал Славка. — Спасибо. Я пойду. Ты меня не теряй, я задержусь сегодня, потому что шесть уроков да еще собрание, я в школе пообедаю, ты не волнуйся, пойду я...

Он пошел, пошел по коридору, а накидка тащилась сзади и скребла жестким краем по паркету. И, словно убегая от шороха, Славка все ускорял шаги...

"Ну, тихо ты, — говорил он себе. — А ну, держись! Чего ж теперь? Не смей... Хоть еще полминуты..."

Через боковую дверь он выскочил во двор и бросился в закуток между гаражом и забором. И там под дождем он прижался лбом к мокрой стене. И рванулись слезы...

Кто-то надел ему на плечи накидку. Кто? Динька... Надел и отошел. Потом Славка услышал гневный Динькин голос:

— Куда лезете? Нельзя сюда! Уходите!

Славка оглянулся. Наездник и несколько ребятишек из его класса шеренгой встали в проходе.

Славка глотнул. Еще глотнул, остановил слезы.

— Динь... — позвал он.

Динька повернулся. И его друзья разом повернулись, не сломав шеренги.

Они стояли, закутанные в разноцветные плащи и накидки с капюшонами. Будто большие целлофановые кульки на тонких, забрызганных дождем и грязью ногах. И это было не смешно, они были