В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря

Тем не менее я на всякий случай щелкаю тумблером маяка. А вдруг я ошибся! Я очень надеюсь на это. Ведь вот был же недавно такой случай. Один тримаран под названием «Боутфайл» опрокинулся и затонул. Надувной плот лопнул, и экипаж остался барахтаться в открытой Атлантике в одних только гидрокостюмах и спасательных жилетах. Но благодаря радиомаяку, который они не выключали ни на минуту, помощь пришла к ним уже через несколько часов. Два человека, затерянных в безбрежном бурном море, были обнаружены и подобраны. Такое подтверждение эффективности маленького маяка немного приободряет меня, но где-то в подсознании неотступно гложет сомнение, услышит ли меня хоть кто-нибудь. А если вспомнить Робертсонов? В 1972 году их 43-футовую шхуну водоизмещением 19 тонн опрокинул и потопил кит. После этого вся семья из пяти человек плюс еще один член экипажа носились по океану целых тридцать восемь дней. Надувной плот продержался всего лишь семнадцать суток, но, к счастью, кроме плота у них был еще судовой тузик.

С семейством Бэйли история приключилась и того хуже. Как и у Робертсонов, их большая прогулочная яхта была потоплена китом в том же районе Тихого океана, и на двух надувных лодках они оказались наедине с грозной стихией. Их заметили и спасли спустя сто девятнадцать дней, а это почти четыре месяца! Это единственный случай, когда люди находились на надувном плоту более сорока дней, тем не менее он воодушевляет, если вспомнить, что оба плота с честью выдержали весь срок мучительного испытания.

А вдруг никто не услышит моего маяка? Вдруг окажется, что корабли редко ходят по здешним океанским дорогам? Даже если и не вмешаются непредвиденные обстоятельства, мне, чтобы доплыть до Карибского моря, пожалуй, понадобится суток девяносто; а если по пути я отклонюсь к северу от восемнадцатой параллели, то и ста дней будет мало. Отправляясь с Иерро, я написал своим родителям, что прибуду на Антигуа не раньше 10 марта; сегодня до этой даты остается еще тридцать четыре дня. До тех пор никто не станет меня искать, да и потом, кто знает, начнутся ли поиски. Всего один человек в истории мореплавания пережил одиночный дрейф по океану длительностью более месяца; его имя — Пун Лим. Это случилось в годы второй мировой войны. Судно, на котором он плыл, было торпедировано, и он провел в море на жестком плоту сто тридцать суток. Сто тридцать суток! Уж лучше об этом не думать. Дней двадцать… Кто-нибудь обязательно увидит меня не позже чем через двадцать дней. Как пригодилась бы мне сейчас карта воздушных маршрутов, чтобы выбрать наиболее подходящее время для включения радиомаяка! Решаю погонять его для начала тридцать часов. Это позволит услышать меня какому-нибудь самолету, совершающему ежедневные рейсы, и еще предоставить шесть часов для наводки поискового самолета.

Что помогло выжить Робертсонам, Бэйли и Пуну Лиму? Опыт, подготовка, снаряжение и — везение. Что касается первых трех пунктов, то здесь у меня все в порядке. У них было с собой больше воды и пищи, зато у меня есть хорошие рыболовные снасти. Пусть те дрейфовали в районах, где часто выпадают дожди, зато у меня есть солнечные опреснители морской воды. Дополнительное мое преимущество: с самого начала я могу воспользоваться их опытом. Особенно благодарен я Робертсонам, потому что с собой у меня книга Дугала Робертсона, в которой описано все, что они пережили. Больше всего я озабочен тем, что у меня нет ничего, кроме плота, заменить его нечем, других плавучих средств у меня нет. Огромной удачей для меня будет, если я сохраню его целым и невредимым хотя бы в течение месяца. Помнится, в юности я видел фильм «Твоя удача в твоих руках». Надо как следует постараться, постараться изо всех сил. Ни от чего не увиливать, ничего не откладывать на потом. Мне некуда отступать. В этой голубой зыбучей пустыне никуда не спрячешься. Бывало, что я закрывал на что-то глаза. Порой обманывал других. Но природу вокруг пальца не обведешь. Какую-то незначительную ошибку она, может быть, и простит, однако нельзя рассчитывать на удачу. Ведь даже если я окажусь таким же мужественным человеком и умелым моряком, какими показали себя Робертсоны и Бэйли, я все-таки могу погибнуть. Кто знает, сколько людей, превосходивших их опытностью и стойкостью, так и не вернулось домой, чтобы поведать нам свою печальную повесть?

Сейчас утрата любого предмета снаряжения может стать для меня последним гвоздем в крышке гроба. Без воды не продержаться больше десяти дней. Без воздушного насоса плот постепенно потеряет плавучесть, и жить мне останется всего несколько часов. Потеря оставшихся клочков бумаги или пластика может привести к тому, что я не смогу, когда потребуется, произвести необходимый ремонт или сделать нужное приспособление — то есть опять-таки речь идет о жизни и смерти. Поэтому я дополнительным линем креплю мешок с аварийным снаряжением к страховочному лееру. В мешок я складываю все, что имеет для меня здесь наибольшую ценность,и в первую очередь воздушную помпу. Всякий надувной плот нуждается в периодическом подкачивании. Дело в том, что воздух из него все время понемногу уходит, главным образом потому что черные резиновые камеры накаляются от солнца и образующееся при этом избыточное давление стравливается через предохранительные клапаны. Плот укомплектован маленькой ножной помпой с длинным шлангом, она очень напоминает насос для резинового матраса. Надо сказать, что это орудие мало приспособлено для резинового плота, где нельзя работать стоя, а когда качаешь помпу руками, мягкое резиновое днище не дает жесткого упора. Поэтому я держу ее на весу и сдавливаю ладонями, радуясь, что у меня сильная кисть и широкая ладонь.

Входящий в комплект плота мешок со снаряжением крепится к специальным проушинам на днище. Чтобы лучше укрыться от ветра и брызг и чтобы не выдувало понапрасну тепло, я протыкаю в тентовом пологе дырочки и с помощью коротких сезней плотно его зашнуровываю. Делать мне больше нечего, остается только сберегать энергию; надеюсь, что сигнал моего радиомаяка кто-нибудь услышал. Поэтому я переключаю свое внимание на ближайшее окружение.

Моя нынешняя обстановка разительно, фантастически отличается от того, что у меня было на хорошо оснащенном маленьком «Соло» с его сухой и чистой каютой. Может быть, все это кошмарный сон и вот-вот наступит пробуждение? Но равномерные удары волн по спине, которые я, лежа, ощущаю всем телом, завывание ветра, немолчный рык обрушивающихся вокруг волн, холодные объятия моей раскисшей постели — все это реальнейшая действительность, которую я воспринимаю с необыкновенной ясностью.

Минует еще одна ночь длиною в вечность, и на ее исходе истекает тридцатый час моей жизни на плоту. Выключаю маяк. Я с самого начала не верил, что из этого выйдет толк. Следующая возможность попытать удачу представится мне только по достижении судоходной трассы Нью-Йорк — Южная Африка. А с морскими путями часто совпадают и авиационные. Однако довольно сомнительно, что там мне наконец повезет — расстояние между Нью-Йорком и Южной Африкой слишком велико для прямого сообщения. Но тогда, когда я окажусь в тех местах, даже самый ничтожный шанс, возможно, покажется мне многообещающим. Ведь если мой зов и не долетит ни до одного самолета, то меня могут заметить с какого-нибудь проходящего судна. Как мне кажется, у меня один шанс на миллион добраться до трассы и еще один на миллион, что кто-нибудь меня обнаружит.

6 февраля,

день второй

ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ МНЕ ЧУДИТСЯ, ЧТО Я СЛЫШУ басовитое гудение, похожее на звук самолетного двигателя. Я вскакиваю и осматриваюсь по сторонам. Ничего. Только ветер шумит в ушах. Ничего. Но стоит мне снова залезть под полог, как звук становится отчетливым. Я уверен, это не игра воображения. Опять включаю на несколько часов радиомаяк и периодически гоняю его до тех пор, пока не обнаруживаю, что израсходовал 36-часовой ресурс его работоспособности. Надо поберечь что осталось. Все-таки это, как видно, был не самолет. Должно быть, это гудят от ветра резиновые камеры плота. Но этот акустический фантом лишний раз напоминает мне, как мало можно увидеть из моей тесной пещерки. Интересно, сколько же судов и самолетов пройдет мимо меня, так и не попав в мое поле зрения?