Позывные дальних глубин

Комбриг при этих словах отходчиво улыбнулся.

— Не хочу, Эдуард Владимирович, чтобы у вас обо всём этом сложилось превратное впечатление. Мы и не помышляем осуждать или порочить Непрядова, — и он попросил взглядом поддержки у сидевшего рядом начальника политотдела капитана первого ранга Широбокова. Тот, мгновенье поразмыслив, как бы с усилием кивнул.

— Вот, видите? — ободрённо продолжал Струмкин. — Никто и не ставит под сомнение командирский талант Непрядова. Он есть и никуда от него не денется. Но право же, мы от Егора Степановича вправе ожидать большего.

Слушая комбрига, Егор машинально чертил в своей записной книжке силуэты парусных кораблей. В минуты наивысшего напряжения это давало ему успокоение и разрядку. Странные чувства бродили в нём от весьма неожиданной и непростой поддержки однокашника. Думалось, уж лучше молчал бы, чем так вот, напрямую выказывать своё покровительство. И так бы никто не схарчил. От такого поворота событий Егор испытывал не столько удовлетворение, сколько досаду и неловкость, потому что не привык жить в долг. И всё же где-то подсознательно шевелились мысль: «А что если «Милорд» от чистого сердца подставил своё плечо, как однокашнику и старому товарищу, который слегка покачнулся? Ведь вместе как-никак пуд соли съели… А что было плохого меж нами, того давно уж нет. И всё прошлое теперь обоим одинаково должно быть дорого. Не швырять же камнем в того, кто протягивает тебе кусок хлеба…»

На обратный путь Непрядову и его замполиту, вместо шлюпки, дали небольшой катерок. Собенин так обрадовался, словно исполнилось его самое заветное желание. Но Егору было всё равно, на чём возвращаться на свою лодку. Таким мелочам он не придавал особого значения.

Душевно простившись с Чижевским, остававшимся на плавбазе, Егор проворно сбежал по шторм-трапу на поджидавший его катерок. Следом, неловко ступая по поперечным деревянным балясинам, спустился замполит. Борт плавбазы был довольно высоким, и Лев Ипполитович с непривычки весьма осторожничал, опасаясь свалиться в воду. Егор со снисходительной усмешкой поддерживал его, помогая утвердиться на кормовой банке.

Собенин принял Егорову опеку с раздражением, смущаясь своей штатской неловкости и чувствуя неколебимо крепкую руку командира. Он пробовал закурить, но ветер гасил спички, и потому Лев Ипполитович ещё больше нервничал и раздражался. Наконец, Непрядову надоели его муки. Он отобрал коробок и, сложив ладони «пещеркой», защитил слабо трепыхавшийся, живой язычок пламени. Глубоко и жадно затянувшись дымом сигареты, Собенин немного успокоился и подобрел. Кивнув из вежливости, замполит на некоторое время прикрыл веки, показывая тем самым, насколько он устал.

Как на зло, мотор долго не заводился: обиженно чихал и фыркал на моториста, пытавшегося его наладить. И Егор терпеливо ждал, поглядывая на маячившие неподалёку отличительные огни стоявшей на якоре лодки. Ветер понемногу стихал. Океан упруго ходил под днищем, всплескивая по бортам. Было свежо и зябко. Накидывая капюшон альпака на шапку, Непрядов глянул в небо. Оно было чистым и потому отчётливо высвечивало холодным, искрящимся хрусталём звёздной россыпи.

И припомнилась другая ночь, более тёплая и ласковая. И другой океан, намного спокойный и по-кошачьи изнеженный. А вместо угрюмой и громоздкой плавбазы виднелись тогда стройные очертания белоснежного парусника. Его мачты раскачивались и вычерчивали на небосклоне какие-то каббалистические знаки, вызывая чудо. И оно являлось, рождённое августовским звездопадом… Тогда всё ещё только начиналось, всё было впервые, всё было впереди. С какой-то немыслимо приятной ностальгической теплотой подумалось, что эти ощущения прошлого никуда не сгинули за давностью лет. Они лишь до поры притаились в тайных закутках Егоровой души, чтобы однажды, вот как сейчас, напомнить о себе и чуточку согреть.

Непрядов не устоял перед искушением. Сдернув перчатку, он перегнулся через борт и окунул руку в студёную воду. Ладонь сначала ожгло, а потом запястье будто сковало браслетом ледяных наручников.

Ответного рукопожатия океана, как в далёкую пору юности, не получилось…

— Гляжу на вас и не могу не удивляться, — подал голос Собенин.

— Чему же именно? — отозвался Егор, вытирая закоченевшую мокрую пятерню о полу альпака.

— Хотя бы тому, как вы умеете замыкаться в собственных мыслях, а потом, как-то вдруг, поступать вопреки здравому смыслу и логике…

— Да и у вас, Лев Ипполитович, душа не на распашку, и в прагматизме вам не откажешь. Однако не могу не напомнить, что на парадоксах весь флот Российский как хлеб на дрожжах замешан. Думаю, оттого он и непобедим: большие дела и громкие победы порой вопреки, а не благодаря здравому смыслу творятся. Я мог бы вам привести немало примеров из истории флота, на которые, по существу, вам бы нечем было возразить.

— А почему вы думаете, что я должен вам непременно на каждом шагу возражать? В данном случае мне трудно было бы с вами спорить Я ведь не кадровый. Однако в истории чётко делаю различие «до» и «после» революционного периода. Это даёт мне основание делать правильные, классовые выводы в ходе развития исторических процессов.

— Что значит «до» и «после»? — не поверил Егор. — Одно от другого не отделимо. Мы ведь не иваны, не помнящие родства… Тоже ведь кое-что за душой имеем. Лично мне матрос Пётр Кошка так же дорог, как и матрос Анатолий Железняков. Это всё наша история, хотим мы того или нет.

— Будем считать, что вы немного приоткрылись, хотя и с некоторой передержкой во взглядах, — смилостивился Собенин. — Теперь я лучше буду вас понимать, — и предложил, трогая Егора за плечо. — А хотите знать, что я думаю о вас, Егор Степанович?

— Валяйте, Лев Ипполитович, — согласился Непрядов, заранее готовый к такому повороту их разговора.

— И без обиды?

— Не знаю такого слова. Это удел слабых.

— Извольте. Так вот, если возвращаться к анализу нашей атаки… Я бы не стал вас отечески утешать, как капераз Струмкин, или дружески выгораживать, как кавторанга Чижевский. Я бы вас осудил, — и покосился на Непрядова, ожидая его немедленной реакции.

Непрядов даже не шевельнулся, продолжая сидеть, облокотившись о привальный брус.

— Осудил бы именно в силу того, — продолжал Собенин, — что вы не просто по командирски обыкновенно грамотны, вы по командирски талантливы. Вам под силу добыть успех на пределе возможного, а это не каждому дано. Однако вы не понимаете существа момента. Настораживает алогизм, непредсказуемость вашего поведения. Да любой командир на вашем-то месте не задумываясь дал бы торпедный залп! Ведь мы же учим экипаж действовать на учениях как в бою: самоотверженно и с полной самоотдачей. А получается, что атакуем с оглядкой.

— А без оглядки никак нельзя, на то и существует на лодке перископ, — бросил Егор, не поворачивая головы и не изменив вальяжной позы. — Благодарю за комплимент в мой адрес, но безрассудство и талант вещи на флоте несовместимые. Предпочитаю всё же здравый расчёт. В данном случае мой риск не был бы оправдан.

— Да не в том дело! А вы подумали, что все мы теперь оказались в самом незавидном, дурацком положении? Экипаж не выполнил тех обязательств, которые брал в юбилейный-то год. Вот о чём никак нельзя забывать.

— Я думал о рыбаках… Кто же знал, что ещё могло взбрести в голову их не то полоумному, не то пьяному капитану? В данном случае даже малейший риск следовало исключить. Я это и сделал. А потому сегодня могу спать спокойно.

— Рад за вас. Зато у меня опять будет бессонница.

Поведя в сторону рукой, Собенин демонстративно отвернулся, как бы давая понять, что оставляет за собой последнее слово. Именно эта его привычка раздражала Егора, заставляя быть настороженным и скупым на откровенность. Не нравились нарочито прямолинейная манера суждений замполита, вероятно, ещё с гражданки привыкшего являть собой истину в последней инстанции, и это стремление держаться подчеркнуто независимо, с легкой брезгливостью на лице. Даже походка его представлялась какой-то особенной. Лев Ипполитович будто и не шёл, а с преувеличенным достоинством нёс по отсекам свое тело. Злые матросские языки тотчас подметили эту особенность и за глаза окрестили Собенина «монументом». Высокий, прямой, тощий, в мешковато сидевшем на нём кителе, Лев Ипполитович и впрямь чем-то походил на небрежно изваянный памятник самому себе.