Острова на горизонте(изд.1984)

— Так без брюк и пойдешь? И куда идти-то?

— А какая разница, в брюках или без? Остров! Куда идти? Да во-он на эту дюну. Там у меня кресло стоит.

Трусы у толстяка Джо были сшиты из старой тельняшки. Весь полосатый, как тигр, в громадных ботинках на босу ногу, с сигарой, которую он уже успел закурить, Джо заспешил к маленькому сарайчику, примыкавшему к дому. Распахнул дверь. Я заглянул и увидел нечто громадное, медное, ярко сверкающее. Геликон? Что-то бормоча, по тону голоса нежное и доброе, Джо вошел в сарайчик, наклонился и, слегка закряхтев, ухватился, поднял и понес, как ребенка, невероятных размеров трубищу.

В жизни я такой не видел. Когда Джо поставил ее на землю, то жерлообразный раструб был еще на полметра выше головы толстяка. Улыбнувшись мне — какая великанша! какая красавица! — Джо нежно обтер сияющее тело трубы рукавом тельняшки, обнял, прижался толстым лицом к металлу. А потом, слегка побагровев, подхватил трубу и зашагал в сторону дюн.

Откос был крутой, осыпающийся. Толстяк шумно дышал, по его лицу и медно-красной шее лился пот, а воздух, нагретый телом, слегка дрожал и колебался над ним. И я подумал о том, что небольшой планер мог бы сейчас кружить и парить в теплых воздушных потоках, согретых громадным горячим телом Джо.

Но вот и вершина. Свежий ветер, более сильный тут, над дюнами, овеял наши лица. Чуть дальше виднелась свинцовая пластина озера и среди дюн одна, самая высокая, золотисто-белая, а за дюнами простирался синий, кое-где расчерченный белыми лентами пены океан.

В долине паслись лошади. Жеребята носились друг за другом, выпрыгивали из высокой травы, брыкались, валялись на берегу озера.

Мы прошли еще с десяток шагов, и с облегченным вздохом Джо опустился в промятое кресло. Оно стояло прямо на песке, и ножки увязли до самого сиденья. Придерживая трубу одной рукой, Джо ухватился за спинку кресла и, рванув, выдернул его из песка. Сел. Поставил трубу на колени. Прикоснулся к мундштуку толстыми губами, побагровел и мощно вдохнул воздух в гигантский медный механизм. Труба оглушительно рявкнула. Лошади в долине подняли головы, прислушались.

Я опустился на песок. Могучие рокочущие звуки расплылись над островом. Что играл Джо, какую мелодию — понять было невозможно. Закрыв глаза, раздувая толстые, лоснящиеся потом щеки, он перебирал короткими пальцами блестящие клавиши. Нет, подобного концерта мне слышать еще не приходилось.

— Гляди, гляди, док, — радостно сказал Джо, оторвавшись на минуту от мундштука, и показал мне рукой в долину: — Идут. О, как они любят мою игру!

Дикие лошади подходили к дюне. Помахивая гривами и хвостами, задирая головы, по-видимому, чтобы увидеть музыканта, они торопились на необыкновенный концерт.

Джо заиграл вновь. Лошади подходили все ближе и ближе. Я с любопытством разглядывал их добрые мохнатые морды, большие глаза, гривы, которые никто никогда не подстригал, и до самой земли хвосты. Остановились метрах в двадцати от нас. Слушают, фыркают, взмахивают хвостами, отгоняя назойливых слепней.

— Сейчас можно подойти к любой, — сказал Джо. — И можно погладить. Сесть верхом. А они — ничего. Они будто гипнотизируются музыкой. И такое состояние у них день-два. И вот, когда надо накосить сено в долине… для наших, одомашненных лошадей, я поднимаюсь и играю на трубе. А потом мы идем и косим.

— Играл когда-то в оркестре? — спросил я.

— Нет. Любитель, — торжественно и серьезно ответил Джо. И улыбнулся печально: — Все мои беды от этой трубы. Это уж точно, док. Было мне лет двадцать, когда я увидел ее в магазине. Купил. Начал учиться играть. Ну и гоняли же меня все! Уж больно звук силен! Жил-то ведь я в большом городе, в большом доме. Пришлось играть в подвале. Играю, а весь дом сотрясается. Играл на чердаке. Погнали и оттуда. «Звуки кровлю разрушают», — заявил домовладелец. Ездил играть на пустырях и свалках. Да какое ездил! Ходил, таскал трубу через весь город — ведь с ней ни в трамвай, ни в автобус! И вот, когда узнал, что на острове Сейбл в спасательной станции есть вакантное место, — поехал… Играю. И сочиняю. Вот послушай, док, концерт называется «Остров в океане».

Джо обхватил трубу руками, прижал ее сияющее тело к своему животу и выдул такие мощные звуки, что мне показалось, будто это ревет супертанкер, расчищающий себе дорогу в узком Малаккском проливе.

— Однажды был сильный туман. А тифон-ревун острова, укрепленный на башне Ист-Флашстаф, вышел из строя. — Толстяк Джо составил трубу с колен на песок и, обнимая ее правой рукой, левой поглаживал по сияющему боку. — Так вот, туман. Три траулера ползают возле острова, а там еще какое-то судно прет из Канады в Европу. И прямо на остров… А ревун молчит! Взял тогда я свою трубу, поднялся на дюну и затрубил. Я трубил восемнадцать часов, док. Я думал, что умру в тот страшный день. Но я знал, что суда могут сбиться в тумане с курса, и трубил, трубил, трубил. Рассеялся туман. Друзья уволокли меня в дом на руках. Я проболел, док, неделю. Я выдул из себя все силы. Радиограмму мы получили с канадского теплохода. «Вышел строя радиолокатор. Сбились с курса. Шли прямо остров Сейбл. Счастью услышали работу вашего тифона. Благодарим вас», — Толстяк Джо засмеялся, поцеловал трубу и вытер это место рукавом тельняшки. — Я уже говорил, что заболел тогда и Вика…

— Рика?

— Ну да, Вика-Рика, она ухаживала за мной, ночами не спала, дежурила. Мы были целую неделю рядышком, друг возле друга. И это было… — Не окончив рассказа, толстяк Джо схватил трубу и рывком взгромоздил ее себе на колени, громко сказал: — Концерт называется «Девочка из океана».

— Джо-оо! — послышалось в это время из-за дюны.

Размахивая брюками, на дюну поднималась Рика. Петух и куры бежали за ней. Рика останавливалась, чтобы отогнать их, но куры не возвращались к дому.

— На, надевай. Как не стыдно!

Рика подала толстяку Джо его брюки, а сама, подхватив горсть песку, швырнула в петуха и кур. Вскокотнув, петух принял на себя удар, лишь слегка попятился, всем своим видом показывая, что назад ни он, ни его воинство не повернет. Рика поглядела на меня. Развела руками:

— Вот так всегда. Если не запру их в курятнике, так и идут за мной, так и идут!

— Да и пускай идут, — робко сказал толстяк Джо. — А куда ты собралась?

— Я свожу доктора на гору Риггинг. Покажу ему Морскую деву. И… — Она поглядела на меня. — Послушай, Нат, ты когда-нибудь слышал, как кричат потопленные корабли?

— А разве такое бывает?

— Бывает. А ты, отец Джо, отправляйся домой.

— Хорошо, детка, хорошо.

Толстяк Джо вытер губы и, увидев строгий взгляд девочки, торопливо выдернул из кармана носовой платок. Встряхнув, развернул его. Отчего-то посредине платка оказалась черная безобразная дыра. Видимо, Джо сунул еще горящую сигару в карман. Скомкав платок, засопев, как морж, высунувшийся из проруби, Джо с кряхтением взгромоздил на себя трубу и, оставляя глубокие следы, стал спускаться с дюны.

— Вот живи тут с ними… С такими! — выкрикнула Рика и дернула меня за рукав: — Пошли. — И сама, резким движением отбросив волосы на спину, сердито продолжила: — Все на них рвется, носки дырявые, пуговицы теряются. А отец Джо… О, он когда-нибудь устроит пожар на Ист-Ривер! Засыпает с сигарой во рту. То нос опалил, в другой раз губы сжег, в третий — горящий пепел упал на одеяло. Сплю. Чувствую, паленой ватой пахнет… Кши! Кши! — Нагнувшись, она кинула песком в кур, и те остановились, но стоило начать движение, как петух и куры плотной толпой пошли за нами. Рика засмеялась, а потом посерьезнела, сведя брови, продолжила: — Чувствую, паленой ватой пахнет. Вскакиваю. Бегу. Дым валит от одеяла, а отец Джо спит как ни в чем не бывало. Ужас! А отец Фернандо? Тот читает перед сном. При свече. Да так и засыпает. А однажды свечка упала. Помню, заснула. Вдруг просыпаюсь и думаю: «Не погасил ведь он свечку! И упала она, вот-вот пожар будет! Ночь, ветер…» Вскочила я — и к отцу Фернандо. Точно: спит. Книга на груди. А свеча уже наклонилась… Послушай, давай удерем от кур, а?