Гайдамаки. Сборник романов (СИ)

— Любый! Чого це ти весь час сумний? Засмийся. Або заспивай

[6]

.

Нет, далеко не всегда Даниил Крман был праведником. Вот уже больше двадцати лет он вспоминает эти глаза, корит себя, а втайне мечтает, что те минуты, которые ему были подарены на Подолии, когда-нибудь повторятся вновь.

Но Крману пришлось пережить нечто совсем иное. Однажды у окон его дома в Пряшеве послышалось ржание резко осаженного на скаку коня, и неизвестный звонкий голос выкрикнул по-русски:

— Эй! Есть кто живой? Здесь обретается Даниил Крман?

Служанка приоткрыла дверь, не снимая с нее цепочки:

— Чего вам?

— Мне нужен Крман.

— Зачем?

— Это я скажу ему лично.

— А почем я знаю, кто вы такой и нужно ли вас впускать?

Крман выглянул в окно.

Приезжий был совсем молод, еще юноша. Одет он был в недорогой, но ладно сшитый бархатный камзол, опоясанный портупеей. На ней — два пистолета. Лица и глаз юноши Крман из окна разглядеть не мог и потому не знал, с добрыми или злыми намерениями прибыл тот, но решил, что лучше впустить гостя и не затевать скандала.

Крман не успел переодеться. Он был в пантофлях

[7]

и шлафроке

[8]

. Так и вышел в гостиную. На Крмана смотрели удивительно знакомые карие глаза.

— Так вот ты каков! — произнес юноша.

— Я? — растерялся Крман. — Я всегда был такой, как сейчас.

— Вряд ли… Когдато ты, естественно, был помоложе. Впрочем, и сейчас ты еще не так уж плох. Мужчина хоть куда.

— Но к чему этот разговор?

— Он не случаен, — ответил юноша. — Не предложишь ли ты мне сесть? Да и кусок холодной говядины не помешал бы. Последний раз я ел шесть часов назад. Что же касается моего интереса к тебе, Даниил Крман, то он вполне закономерен. Я хочу понять, чем ты понравился когдато моей матери и почему позднее бежал от нее.

— Я не бежал! — тихо ответил Крман. — Видит бог, я не собирался бежать. Обстоятельства… Мой образ жизни… мои устремления… Жива ли Анна? Что с нею?

— Ну да, — устало махнул рукой юноша. — Сейчас ты скажешь, что обстоятельства превыше нас, что все мы не вольны в своих поступках. Наконец, что за нас всё и всегда решает бог. Так думать очень удобно… Но оставим этот спор. В общем, я твой сын, Даниил Крман. И сейчас приехал, чтобы посмотреть на тебя и решить, должен ли я тебя стыдиться или, напротив, почитать. Оставим старое. Моя мать жива, она на тебя не в обиде и вспоминает о тебе с доброй улыбкой на устах. А сам я… Что тебе сказать? Молодость не бывает злопамятной.

— Но кто ты?

— Твой сын!

— В том, что ты мой сын, я теперь не сомневаюсь. Мне доводится ежедневно глядеться в зеркало. А сейчас я смотрю на тебя… Да, ты, конечно же, мой сын. И я очень виноват перед богом, людьми и перед самим собой. Но сейчас я спрашиваю о другом… Чем ты занимаешься? У кого служишь? Вижу, что ты хорошо и свободно говоришь.

— Да, грамоте учен. Как? Где? Вначале у сельского батюшки. Остальное — сам. Служил во Львове, где живу сейчас, у одного шляхтича по фамилии Лянскоронский. Присматривал за библиотекой. Помогал переводить старые тексты с латыни на польский.

— Тебе ведомы латынь и польский?

— Да. Тебя это удивляет? Языки мне даются легко. Было бы желание.

— А где Служишь сейчас?

— Нигде. Иной раз получаю работу в друкарне Львовского Ставропигийского братства. Зарабатываю на пропитание и одежду. За деньгами не гонюсь. Время мне нужно для другого. Я пишу.

— А что ты пишешь?

— Как можно в двух словах ответить на такой вопрос? — засмеялся Василий. — Разное. Пишу стихи. Пишу для театра.

— Странно! — заметил Крман. — Если ты поэт, то почему при пистолетах? И разговор твой очень смел. Я представлял себе поэтов иными.

— Какими же?

— Все они, наверное, мечтатели. И их мало интересуют страсти земные.

Василий засмеялся:

— Вот уж непонятное заблуждение! Большинство поэтов умели быть и прекрасными воинами. Тебе знакомо имя Сирано де Бержерака?

— Парижского философа? Но ведь он умер лет шестьдесят назад?

— Около того. Де Бержерак был не только философом, но поэтом и воином. Не так давно мне довелось прочитать любопытную книгу — «Мемуары д’Артаньяна». Его полное имя — Шарль де Батц-Кастльмор д’Артаньян. Он родился в 1623 году и погиб при осаде города Маастрихта в 1675-м, пережив де Бержерака на целых двадцать лет. Д’Артаньян и сам по себе был прелюбопытным человеком, так же как и его друзья — мушкетеры Атос, Портос и Арамис

[9]

. Думаю, об этих мушкетерах когда-нибудь напишут большую и интересную книгу. Но сейчас я не о д’Артаньяне, а о Сирано де Бержераке. Д’Артаньяну довелось видеть этого философа и поэта на поле брани, и он уверяет, что на свете не было воина храбрее. Кроме того, де Бержерак писал пьесы, придумал способ взлететь с помощью фейерверковых ракет на Луну и вообще был смел, весел и находчив. Но я мог бы назвать много и других примеров, когда поэты владели оружием ничуть не хуже, чем пером. Это понятно. Чтобы быть настоящим поэтом, так же как настоящим воином, кроме всего прочего, нужна смелость.

— Ты очень образован, сын мой! — сказал Крман. — Я горд за тебя.

— Не думаю, чтобы меня можно было назвать просвещенным человеком, — покачал головой Василий. — Может быть, потому пишу еще совсем плохо. Вот недавно прочитал в переводе на итальянский пьесы английского писателя, теперь уже забытого. Уильям Шекспир… Ты слышал о таком? Нет? Естественно, ведь его нынче не почитают. Но писал он по-настоящему умно и тонко. Один итальянский поэт переложил с английского две его пьесы — о Цезаре и о принце датском Гамлете. Я сделал конспект с перевода. Пьесу о Цезаре хочу написать по-русски для Львовского монастырского театра. Если у тебя есть желание, можешь перед сном полистать мои заметки о Шекспире. Ты ведь хорошо знаешь латынь. Значит, итальянский язык тоже будет тебе понятен. Кстати, дадут ли мне наконец поесть?

Крман засуетился, позвал служанку. Ужинали в маленькой столовой. Вдвоем. Даниил любовался сыном. Очень спокойными, мягкими, но точными были движения Василия. И ел он красиво: незаметно, как бы между прочим, хотя и был голоден. «Этот человек живет не только страстями, но и рассудком», — подумал Крман и тут же поймал себя на том, что даже в уме называть родного сына «этот человек» не подобает.

— Я приехал не ради праздного любопытства, — сказал Василий, когда подали десерт — засахаренные вишни. — Времена сейчас сложные. Львов переходит из рук в руки. Не так давно в нем были шведы, а через год во Львове побывал с войсками русский царь. Кто знает, что будет с городом завтра. Мне надо оставить у тебя кое-какие бумаги. Так надежнее.

— А что это за бумаги?

— Три мои комедии. И единственное условие — ты не должен их читать сам, не станешь показывать и другим. Возможно, я в скором времени за ними приеду. Если же от меня не будет вестей более пяти лет, то ты их перешлешь по адресу, который я тебе сейчас оставлю.

— Да, да, само собой, — кивнул Крман. — Я все сделаю. Кстати об адресе: откуда ты узнал, где я живу?

— Случайно. Как ты понимаешь, твое имя мне назвала мать, а место жительства узнал недавно во Львове от приезжавшего туда Самуила Погорского…

— И ты отправился в дальний путь только для того, чтобы повидать меня?

— Пожалуй. Времена сложные. Всякое может случиться. Было бы нелепым, если бы я так никогда и не повидал бы собственного отца.

— Твои слова тревожат.

— Все в порядке, — сказал Василий. — Пока нет повода для волнения.

— Ты собираешься в какое-нибудь опасное предприятие? Может быть, поступаешь в войска Станислава Лещинского? Или же решил попытать счастья в армии Карла?

— Конечно, нет! Ни войска Лещинского, ни армия Карла мне не нужны. (Крман опять увидел дорогие и пугающие бездонные карие глаза и не выдержал взгляда, опустил голову.) Я не отношусь к сторонникам ни того ни другого.