Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона

Глава шестнадцатая

ШАНХАЙ ПОД ПЯТОЙ ОККУПАНТОВ

Убежище жило и выполняло свое предназначение, хотя новости из Нанкина были редкими и противоречивыми. Удивляться этому не приходилось, ведь японцы контролировали все железные дороги и передвижение по Янцзы. Один человек вдруг узнавал, что его двоюродный брат все еще жив, другому сообщали о том, что его дедушка нашел спасение в убежище, и все слышали о рыжеволосом фань куэй с младенцем на руках, летавшем в языках пламени.

В Шанхае между японскими оккупантами и Иностранным сеттльментом царил хрупкий мир. Время от времени обе стороны совершали короткие набеги на территорию противника, но в целом границы, разделявшие их, соблюдались.

Сохраняя контроль над Шанхаем, японцы игнорировали концессии, и поэтому в Город-у-Излучины-Реки вернулось некое подобие мирной жизни. Но при этом Иностранный сеттльмент превратился в «одинокий остров».

Хозяева отеля «Палас» заменили выбитые оконные стекла, и там вновь можно было видеть бизнесменов, играющих не только в теннис, но даже в гольф. По иронии судьбы в это непростое время пользовался огромной популярностью фильм по роману Перл Бак «Добрая земля» [22]. В «Гранд-театр» стекались толпы зрителей, желавших лицезреть восходящую звезду Луизу Райнер [23].

Во многом жизнь шанхайцев, конечно же, осложнилась. На нескольких главных перекрестках постоянно дежурили японские солдаты, и каждый китаец, проходивший мимо, был обязан им кланяться. Если японцы находили поклон недостаточно глубоким или почтительным, они немедленно избивали провинившегося, будь то мужчина, женщина или даже ребенок. Они останавливали трамваи и заставляли кланяться всех пассажиров, а если мимо них шел автомобиль какого-нибудь важного фань куэй с шофером-китайцем, последний был обязан остановить машину, выйти и отвесить японцам глубокий поклон.

Как ни странно, в эту пору в Шанхае пышным цветом расцвел бизнес развлечений. Кабаре и бары ломились от посетителей, а заведения вроде ночного клуба «Большой мир» пользовались такой популярностью, что люди часами простаивали в очередях на улице, чтобы попасть внутрь. Казалось, по мере того как накапливались трудности, шанхайцы вовсю старались отвлечься от них.

В 1938 году стали прибывать первые партии евреев из Европы, которых тут уже ждали. Поначалу большинство беженцев были из Германии и Австрии, но вслед за ними потянулись польские евреи. Европу они чаще всего покидали через Геную, где садились на пароходы итальянской судовладельческой компании Ллойд Триестино. Путешествие до Китая занимало месяц, в течение которого корабли заходили в Порт-Саид, Аден, Бомбей, на Цейлон, в Сингапур, Манилу и Гонконг. Но нигде евреям не было позволено хоть ненадолго сойти на берег. Итальянская компания взимала с них грабительскую двойную плату, а поскольку нацисты разрешали эмигрантам взять с собой лишь один чемодан и двадцать рейхсмарок, в Китай эти несчастные приезжали совершенно нищими.

Но на этом их беды не кончались. Им не разрешали высадиться и на пристани набережной Бунд, поскольку эта территория принадлежала Англии и Франции, а туда евреев-беженцев тоже не пускали. Поэтому бедняги, выложив последние гроши, были вынуждены пересаживаться на китайские джонки, которые доставляли их к причалам на Сучжоухэ, расположенным в двух милях от Бунда вверх по течению реки и находившимся под контролем японцев.

На помощь к ним пришли давно обосновавшиеся в Шанхае евреи родом из Ирака. Врассуны, Эллисы, Кадури и даже покойный Сайлас Хордун в лице приемной дочери Цзян снабжали их деньгами. Беженцев селили в пострадавшие от бомбежек многоквартирные дома в Ханкоу. Состоятельные евреи-сефарды [24]снабжали детей молоком и открывали бесплатные столовые, стремясь хотя бы поначалу поддержать вновь прибывших.

Поскольку многие из евреев, бежавших от нацизма, у себя на родине были людьми состоятельными, получившими хорошее образование, они достали из чемоданов свои дипломы в рамочках и пошли искать работу. Врачи и инженеры находили ее быстро. Некоторые ученые устроились преподавать в китайские университеты. Врассуны и банк «Гонконг — Макао» — на этом названии для своего банка в конечном итоге остановился Сайлас — помогали единоверцам ссудами. Одни открыли новые предприятия, среди которых была даже фабрика по производству маргарина, другие — часовые мастерские и пошивочные ателье. В Шанхае появились рестораны в европейском стиле, как, например, кафе «Луи», открывшееся на улице Кипящего ключа, или ресторан «Фиэлкер» на авеню Жофре, где подавали изысканные венские блюда. Кабаре «Черная кошка» на авеню короля Альберта предлагало посетителям сатирические представления — столь же язвительные, как те, что давали в Берлине на Унтер-ден-Линден. В Шанхае стало возможным отведать торт «Захер» и штрудель, в кинотеатрах стали показывать голливудские фильмы. Через год еврейская община уже имела свою газету, радиостанцию, симфонический оркестр и театр. Во многих его спектаклях содержались чрезвычайно откровенные выпады в адрес капиталистов вроде Врассунов, Хордунов, Эллисов и Кадури. Никому не нужные дискуссионные клубы разрастались, как сорняки на заброшенном пустыре. В дискуссионный клуб превращался любой стол, где за обедом собирались евреи и где социалисты спорили с капиталистами, верующие — с атеистами, сионисты — с космополитами и старые — с молодыми.

Не каждый еврей мог привыкнуть к Шанхаю. Необычный климат, потеря прежнего статуса, невероятная скученность в Ханкоу, портовом районе на берегу Сучжоухэ, где первоначально поселили беженцев, приводили к тому, что самоубийство среди тех, кто «был всем и стал никем», превратилось здесь в обыденное явление. Однако в большинстве своем евреи, осевшие в Шанхае, понимали, что они в буквальном смысле нашли тихую гавань во время шторма, и изо всех сил пытались обустроить ее под свои потребности. Только оккупированный японцами Шанхай распахнул двери для этих несчастных. Объединенные нации — Великобритания, Америка, Австралия, Новая Зеландия и Канада — разворачивали корабли с еврейскими беженцами и отправляли их восвояси.

Однако двадцать восемь тысяч обосновавшихся в Шанхае евреев были каплей в море по сравнению с числом проживавших здесь китайцев, и жизнь последних под пятой японских оккупантов становилась труднее день ото дня. Кэмпэйтай, тайная полиция Японии, созданная по образу и подобию гестапо, под политическим прикрытием губернатора-предателя Вана Цзинвэя приступила к уничтожению китайских патриотов. Волна террора обрушилась на Шанхай в феврале 1938 года, начавшись с убийства видного китайского издателя Цзай Дяоту. Он был принародно обезглавлен прямо перед главным входом во Французскую концессию. Китайские бизнесмены и журналисты, которых японцы подозревали в симпатиях к патриотам, получали посылки с отрезанными пальцами и гниющими кистями рук как предупреждение о том, что они также значатся в черных списках Кэмпэйтай.

Только последователи Ту Юэсэня, оставшиеся тонги из клана «Праведной руки», храня верность извечной предубежденности против любых иностранцев, давали сдачи. Они расстреливали тех китайских бизнесменов, которые, по их мнению, слишком сблизились с японцами. Одного такого пристрелили напротив отеля «Катэй» раньше, чем его русский телохранитель успел открыть ответный огонь. Люди Ту тоже отправляли посылки, но в них обычно были топоры. Если адресат не хотел внять предупреждению, точно такой же топор вскоре оказывался торчащим из его груди.

Штаб-квартира Кэмпэйтай располагалась но адресу Джесси-роуд, 76. В народе это место называли просто Дом 76. Именно отсюда по городу расходились волны террора, день ото дня становившиеся все более смертоносными. Были взорваны редакции семи газет, а персонал оставшихся забаррикадировался в своих зданиях и отказывался выходить, редакторы и журналисты спали на письменных столах. О новостях они узнавали по телефону, телеграфу или из записок, которые с завернутым в них камнем влетали в окна их кабинетов. Никто не входил и не выходил, иногда — годами.