Кровное дело шевалье

Если заведение достойнейшего Ландри посещали офицеры, дворяне и благородные искатели приключений, привлеченные ароматом знаменитого паштета из жаворонков, то клиентуру «Молота и наковальни» составляли мошенники, воры и прочий вольный люд, чьи отношения с королевскими гвардейцами и городской стражей были весьма и весьма непростыми. Като не забывала о своих старых связях и знакомствах; она охотно прятала своих посетителей и приходила в восторг, если ей удавалось обвести вокруг пальца какой-нибудь патруль.

— Где мой сын? — спросил хозяйку гостиницы Пардальян-старший.

— Молодой шевалье спал сном праведника, — сказала спустившаяся со второго этажа толстуха, — а пробудившись, куда-то умчался и еще не возвращался назад.

— Дай-ка мне вина: я приготовлю снадобье, чтобы скорее зажила эта царапина.

Вскоре Като поставила перед ветераном бутылку и горшочек с сахаром, амброй, гвоздикой и миндалем; в отдельном кувшинчике толстуха принесла подогретое вино, в которое успела добавить оливковое масло и целебные травы.

Горячее вино с маслом и травами использовали для врачевания ран. Пардальян пошевелил пальцами и понял, что царапина действительно пустяковая. Промыв рану, старик принялся колдовать над лекарством, добавляя в холодное вино сахар, пряности и орехи. При этом Пардальян все время косился на дверь и взволнованно бубнил:

— Разумеется, он попал в беду! Снова ввязался в какую-то дурацкую историю, которая его вовсе не касается! Что, черт возьми, ему понадобилось в Лувре?!

Наконец все было готово. Пардальян-старший хотел уже отдохнуть, вкушая сей благородный напиток, но тут вдруг весело гавкнул Пипо, и в кабачок влетел шевалье. Заметив отца, он закричал:

— Плохо дело! Они преследуют меня!

Нам уже известно, как Жан выбрался из Лувра. Поняв, что он скрылся из поля зрения придворных, шевалье побежал в дом Монморанси.

Через полчаса там появился Франсуа и, увидев Жана, крепко прижал его к груди:

— Мальчик мой! Благодаря своей сообразительности вы спасли мне жизнь — и, похоже, не мне одному…

— Монсеньор, — отмахнулся шевалье, — это такой пустяк! Я уже забыл, что в Париже существует улица Бетизи…

— Ваше благородство сравнимо лишь с вашей храбростью! — вскричал маршал. — Но почему королева Екатерина так зла на вас?

— Ее величество изволит негодовать, ибо я отказался напасть на дворянина, которого считаю своим другом. Вы знакомы с ним, это граф де Марийяк… А герцога Анжуйского, я, и правда, слегка припугнул, когда он со своими фаворитами слонялся по улице Сен-Дени, возле жилища известных вам дам…

Маршал побелел как полотно.

— И вам кажется, что брат короля… — пробормотал он.

— Я ведь говорил вам, монсеньор, что, начиная поиски несчастных женщин, стоит присмотреться и к герцогу Анжуйскому.

Герцог Монморанси обдумал слова Жана и все-таки не согласился с юношей.

— Нет, я не сомневаюсь, что герцог Анжуйский в этом деле не замешан. Мой брат спланировал и осуществил это похищение в одиночку. Лишь он способен на подобную низость, и он мне за это ответит! А вы, шевалье, разумеется, уедете из Парижа?

— Нет, монсеньор, ни за что на свете! — решительно заявил Жан.

— Но если вас схватят — это конец! Я вряд ли сумею выручить вас…

Жан гордо вскинул голову и спокойно сказал:

— Я надеюсь лишь на собственные силы. Но Париж я не покину, монсеньор! И никто мне не нужен — я сам смогу себя защитить.

Гордость и отвага сверкнули в глазах юноши; шевалье продолжал:

— То, что я делаю, монсеньор, уже награда для меня. Некогда рыцари, скитаясь по свету, защищали слабых и отверженных, наказывали обидчиков, восстанавливали справедливость. По крайней мере, они считали, что таков их долг — с того самого дня, как они сели на коня, вооружившись копьем. Я хочу следовать их примеру и иду своим путем, никуда не сворачивая… Я прекрасно знаю, что могу встретить противника, который окажется сильнее или храбрее меня… Тогда я паду от его руки… Впрочем, поверьте мне, монсеньop, я не дорожу собственной жизнью — не такая уж это большая потеря!

Маршал смотрел на шевалье со смешанным чувством восхищения и умиления. Он чувствовал, что юноша говорит совершенно искренне, без всякой рисовки. Пардальян не осознавал, что силу ему придает готовность пожертвовать жизнью, а жизнь свою он совершенно не ценил, потому что был безнадежно влюблен.

Шевалье все больше и больше понимал, что от Лоизы де Монморанси его отделяет пропасть.

Франсуа де Монморанси пристально взглянул на юношу и догадался: у шевалье есть какая-то тайна!

— Монсеньор, — вновь заговорил Пардальян, — могу ли я узнать, чем закончилась аудиенция у короля?

— Ничем… Мой брат отмел все обвинения, а после вашего бегства некому было уличить его в обмане.

— Но я же видел все своими глазами! Слышал собственными ушами! Мы должны вырвать у него признание! Что вы собираетесь делать, монсеньор?

— Я лично отправлюсь во дворец Мем, мой юный друг. Я дал брату три дня на размышление. Потом либо я прикончу его, либо он меня.

Маршал заявил это таким тоном, что шевалье стало ясно: переубедить Франсуа де Монморанси не удастся.

— Но обсудим теперь ваши дела, — промолвил маршал. — Вы мой гость, чувствуйте себя в моем дворце как дома и не выходите на улицу, пока не минует опасность.

— Извините меня, монсеньор, но я проведу несколько дней с дорогим мне человеком…

Маршал подумал, что шевалье намекает на какую-то даму, в особняке которой надеется укрыться, и не стал спорить, а лишь поинтересовался:

— Как мне разыскать вас в случае необходимости?

— Монсеньор, я ежедневно буду наведываться к вам или пришлю вместо себя надежную особу. Но если я вдруг срочно понадоблюсь, вы найдете меня в кабачке «Молот и наковальня».

Затем шевалье и маршал распрощались, и Франсуа де Монморанси вновь крепко обнял Пардальяна.

Шевалье спокойно шагал по улицам Парижа, не оглядываясь и не прячась. Он рассудил, что бежать не стоит: это лишь привлечет к нему внимание прохожих. Вокруг все было тихо, и Пардальян, забыв о нависшей над ним угрозе, предался сладостным мечтаниям. Вскоре он вообще ни на что не реагировал и даже не заметил Моревера, хотя столкнулся с ним нос к носу у самого Лувра.

Не ожидая ничего дурного и грезя о Лоизе, Жан приблизился к трактиру «Молот и наковальня». Однако Моревер, голова которого отнюдь не была занята пленительными фантазиями, немедленно узнал Пардальяна. Отшатнувшись от шевалье, он спрятался в полутемной лавке старьевщика. Когда юноша прошел мимо, Моревер выскочил из своего укрытия и двинулся вслед за шевалье, по пути окликнув какого-то гвардейца и послав его за подкреплением. Тут как раз подоспели Келюс и Можирон, с которыми у Моревера была назначена встреча, и вся троица ринулась за ничего не подозревающим Пардальяном.

Уже сворачивая на улицу Монторгей, где стоял кабачок, шевалье услышал за своей спиной оглушительный топот, оглянулся и обнаружил погоню. Первым несся Моревер, за ним Келюс и Можирон и добрый десяток солдат.

— Держи! Лови! — вопил Моревер.

— Именем короля! — ревел начальник караула.

Пардальян вытащил из-за пояса кинжал и бросился наутек. Он намеревался проскользнуть мимо кабачка и юркнуть в один из узких проулков между недавно построенным храмом Святого Евстахия и Гревской площадью; там, в лабиринте кривых улочек, он бы без труда оторвался от погони… Но ему навстречу, с другого конца улицы Монторгей, уже спешил отряд гвардейцев.

Пардальян понял, что его окружили. Растерявшись, он замер на крыльце кабачка, готовясь отважно сразиться с превосходящими силами противника, но внезапно из дверей трактира выскочил пес и с задорным лаем запрыгал перед Жаном.

— Пипо! Стало быть, отец здесь…

И шевалье влетел в кабачок с воплем:

— Плохо дело! Они преследуют меня!

Пардальян-старший резко встал, вышел на крыльцо и сразу

увидел: положение серьезное!

Он молниеносно захлопнул дверь и запер ее на засов. В следующую секунду нападавшие уже ломились в кабачок.