Мэри Роуз

Она прижалась к нему.

— Вам стоило бы видеть эту самую мужественную женщину из всех, кого вы знаете, когда ее привели сюда. Ей хотелось бы взять пример с вашего друга Энтони, гордо и храбро молчать, однако вместо этого она упала на колени в своем нарядном платье, рыдала и скрежетала зубами.

— Я бы тоже так поступил, — произнес Сильвестр. — Даже сейчас, и мне все равно, если вы повторите то же самое.

Она подняла взгляд.

— Вы можете остаться, Сильвестр? Еще немного?

— Я останусь, сколько вы пожелаете. Даже на всю ночь.

Анна покачала головой.

— Слишком опасно, сокровище мое. Из-за меня пятеро мужчин в самом цвету, и среди них мой брат, были приговорены к тому, что их протащат по улицам, оскопят, повесят живыми, а затем четвертуют. Как-то ваша сестра предупреждала меня, что я не должна играть в игры, из-за которых вам может грозить нечто подобное.

— Мне безразлична сестра.

— Я вам не верю, — ответила королева. — Но даже если бы это было так, моей совести и без того достаточно тяжело. Я не позволю, чтобы самый очаровательный мужчина, рожденный этой страной, лишился жизни из-за меня.

Она отодвинулась от него, обернулась к одному из слуг:

— Лорд Саттон побудет здесь некоторое время, чтобы утешить меня в этот тяжелый час. Принесите нам вина, а затем оставьте наедине. Вы голодны, Сильвестр?

Тот покачал головой.

— Это хорошо. Так что будем пить.

Когда принесли вино и слуги удалились, она села вместе с ним за стол и налила вина, как четыре года назад на «Милости Божьей».

— Тогда мы пили за любовь, помните?

Сильвестр кивнул.

Анна подняла бокал.

— За дружбу. Спасибо, что вы научили меня тому, что значит это слово.

— Я горжусь тем, что вы считаете меня своим другом, — ответил Сильвестр и перестал сдерживать слезы. — Алебарда, Анна… на носу барки…

Она криво улыбнулась.

— Что ж, хотя бы от барки с алебардой мой супруг меня избавил, — заявила она. — Мой процесс проходил в зале Тауэра. Но да, мои судьи сочли меня виновной, и среди них была милая любовь всей моей юности, Гарри Перси, который в конце концов рухнул в обморок.

— Анна…

Она взяла его за руку.

— Вы знаете, что я была уверена, что не выдержу? Мне тридцать пять лет, я любила мужчину и родила ребенка, я люблю засахаренные сливы, пью неразбавленное вино и танцую сальтарелло грязнее всех в Англии. Как мне сохранить выдержку, когда равнодушный палач на рассвете вытащит меня из камеры и лишит жизни? В середине мая, когда весь мир токует? Я думала, что буду биться головой о стены, пока не разобью. Но теперь я думаю, что даже умирать не так плохо, если обо мне плачет такой милый мужчина.

— Плохо, Анна! И этого не должно быть.

— Но будет. — Она погладила его по руке. — Я дьяволица, которая заколдовала короля Англии и испортила его молодежь. Такую, как я, нужно отправить на костер, чтобы моя грешная плоть обуглилась.

Он вскочил, опрокинул бокал с вином.

— Никогда! Я этого не допущу!

— Сядьте. — Она не стала вытирать кроваво-красную лужу, просто подняла бокал и снова наполнила его. — Меня уверяли, что за щедрую плату я могу найти палача, который задушит меня, чтобы я не почувствовала боли.

— Анна, я не верю, что ничего нельзя было сделать. Неужели вы действительно…

Она рассмеялась совсем как прежде, вызывающе и слишком громко.

— А даже если так, милорд? Я все равно заслуживаю костра?

— Конечно нет.

— Тогда оставим это. Вопрос, была ли виновна великая шлюха, оставим потомкам. Ответ услышит только один человек. Мой исповедник. Кранмер. А он обязан молчать.

Сильвестр лихорадочно искал выход, но его не было. Если король решил, что эта прекрасная, чувственная женщина со всем ее умом и жизненной силой должна умереть, она умрет, и он не имеет права надеяться, что она при этом не будет страдать.

— Если это не сделает палач, это сделаю я, — выдавил он из себя.

— Что?

— Убью вас, прежде чем вам причинят боль. Я сделал бы это для Энтони. И сделаю для вас.

— Вы поистине прирожденный рыцарь. А сердце у вас при этом, как у пастушка, на рассвете играющего на флейте. Вы не способны убить даже вредителя.

— Если я действительно не способен на это, то попрошу Энтони… — вырвалось у Сильвестра, прежде чем он успел обдумать свои слова.

Она нежно коснулась пальцем его губ.

— Оставьте это! Как только крышка захлопнется за Анной Болейн, вы оба возьмете ноги в руки и уберетесь отсюда, пока все не забудется. Я хочу, чтобы все части вашего благородного тела остались на месте, вам ясно?

Сильвестр колебался. И лишь увидев ее взгляд, кивнул.

Анна вздохнула.

— Все равно вам не выйти сухим из воды. Расправа ждет всякого, кто не успел вовремя повернуться спиной к великой шлюхе, и мне от всей души жаль. Но вы оба достаточно мужественны, чтобы выдержать это. Утешьте своего друга, который неустанно, как ни один мужчина и ни одна женщина, боролся за свою «Мэри Роуз» и которого король снова обманет, как только он коснется ее. При этом он Генриху искренне нравится. Это правда, но еще больше удовольствия ему доставляет играть с ним.

— Как человек может быть таким? — возмутился Сильвестр.

— Если хотите знать мое мнение, люди в большинстве своем именно таковы, — ответила Анна. — Вот только большинству людей не дана власть потакать своим капризам в такой мере. Генрих Тюдор уверен, что Бог точно так же играет с ним: он вертит у него перед носом тем, чего ему хочется больше всего на свете, а как только он протягивает руку, оказывается жестоко обманут. И то, что у него есть ваш друг, который с такой же силой хочет получить свой корабль, как он — сына, для него настоящая находка. Но кто знает, возможно, чресла добродетельной Джейн Сеймур окажутся благословеннее моих, и, если мой Генрих наконец-то получит наследника, ваш друг получит свою «Мэри Роуз».

— Кто такая Джейн Сеймур? — с грустью поинтересовался Сильвестр.

— Вы с ней еще не знакомы? — удивилась Анна. — Со сладкой голубкой, заменившей в королевской постели ведьму? О, еще познакомитесь.

Сильвестру вспомнилась леди, сидевшая за королевским столом вместе с братьями Сеймур.

— О, Анна.

Та рассмеялась.

— Можете говорить об этом вслух.

Он наклонился над столом, и она сделала то же самое, пока их лбы не соприкоснулись. Так они и сидели некоторое время, держась за руки.

— Расскажите мне о Портсмуте, — попросила вдруг Анна. — О провинциальной идиллии.

— Что же вам рассказать?

— Не собирается ли ваш Энтони наконец жениться на своем цветке фенхеля?

— Мне бы этого хотелось. Но у него по-прежнему остался неоплаченный счет.

— У него неоплаченные счета с опасными людьми, — сказала Анна.

— Я знаю. С Робертом Маллахом…

— Роберт Маллах не опасен, — осадила она его. — И вообще, я считаю, что гораздо чаще опасность представляют женщины.

— Но не для Энтони. Я вам говорил, женщины считают его уродливым.

— Это только на первый взгляд, — возразила Анна. — Они считают его холодным, опасным и непонятным — а это та самая смесь, от которой закипает двор, которому постоянно нужны новые развлечения. Возьмите его под уздцы, хорошо? Я не хочу, чтобы этот своеобразный драгоценный камень, ради которого вы готовы пожертвовать всем, кончил свои дни так же, как я.

— Да, жаль, что я не обуздал вас, — произнес Сильвестр. — Но боюсь, что вы воспротивились бы, так же, как он.

— Наверное. И поэтому в конце концов нам обоим придется проглотить то, что нам дадут. Мы немного похожи, правда? Мы оба заслужили самое жестокое наказание, потому что слишком верим в себя и слишком мало — в Бога.

— Глупости! — Сильвестр схватил ее за руки и встряхнул. — Вы чудесны, как один, так и другая, и вы заслуживаете не наказания, а похлопывания по плечу и восхищенного свиста. Во времена античности люди верили в себя. Они заново выдумывали мир, поскольку гордились собой и тем, что могли делать, на что решались, что выдумывали их светлые головы. Во времена Средневековья вместо гордости люди учились покорности и вере в Бога. Они находили свое место в мире, открывали для себя нежность просьб и вступали во владение наследством вечности. Мы новые люди, Анна. Люди эпохи Ренессанса, мы покоряем горы, мы лопаемся от гордости и плачем на коленях от смирения. Мы верим в Бога. Но не меньше мы верим в себя.