Мэри Роуз

Молодоженов от церкви Святого Фомы провожала только семья, бросая в них ботинки, что должно было принести счастье. Карлос вынес свое жаркое, приготовленное на вертеле, а позже скрипач и флейтист заиграли танцевальную музыку. То, что женщина в платье цвета охры должна быть его, казалось Сильвестру невероятным, как бывало в их детских историях, которые какое- то время считались достоверными, но потом иллюзия разрушалась, поскольку начиналось что-то новое.

А затем к ним вторглась реальность. Как и в прошлый раз, она явилась в облике посла, ворвавшегося в дом, словно за ним гнался сам дьявол. Судя по его ливрее, он был слугой архиепископского дворца в Ламбете. С трудом переводя дух, он вложил в руки Сильвестра запечатанное послание. Тот взломал печать и прочел то, что написал ему Кранмер, почти на одном дыхании.

— Мне нужно в Лондон, — пролепетал он, опуская руку с письмом. — Сегодня же ночью.

Одним прыжком Энтони оказался рядом с ним.

— Что случилось?

— Анну арестовали в Гринвиче и отвезли в Тауэр.

— За прелюбодеяние?

— Откуда ты знаешь?

— Король хочет иметь сына, — произнес Энтони. — Королева Анна так и не родила ему наследника. Поскольку он не может объявить незаконным еще один брак, он вынужден избавляться от нее иным способом.

— Но ведь она знает это! — вырвалось у Сильвестра. — Как в таком положении она могла быть настолько легкомысленна, что совершила прелюбодеяние?

Брови Энтони поползли наверх.

— А она совершила?

Сильвестр все понял.

— Он может обвинить ее в чем угодно, верно?

— Не только ее, — произнес Энтони и железной хваткой вцепился в его руку.

Сильвестр озадаченно смотрел на конверт.

— Кранмер пишет, что уже пятеро мужчин были объявлены ее любовниками и арестованы.

Рука Энтони еще крепче сомкнулась на запястье Сильвестра.

— Блестящая возможность заставить замолчать неугодных.

— Какая кара полагается за прелюбодеяние? — спросил Сильвестр.

— Если суд того захочет, то смерть, — ответил Энтони, по-прежнему сжимая его руку. — А когда речь идет о жене короля, прелюбодеяние приравнивается к измене.

— Ты хочешь сказать… она умрет?

— Да, — ответил Энтони. — И вместе с ней — мужчины.

— Мне нужно к ней.

Энтони кивнул.

— Мы выезжаем немедленно.

— Ты останешься в Лондоне, пока…

— Сколько тебе понадобится, — ответил Энтони. — Пообещай мне, что будешь осторожен, Сильвестр. — С этими словами он отпустил его руку и отправился к Фенелле, чтобы нежно поцеловать ее.

Сильвестр посмотрел на него, и только тогда ему пришло в голову, что нужно попрощаться с Ханной.

Когда они уезжали, семья стояла в дверях и махала им вслед. Было приятно ехать сквозь ночь вместе с Энтони, бок о бок с человеком, не задававшим неприятных вопросов, удовлетворявшимся неполными ответами и именно поэтому глядевшему ему прямо в душу.

«Только одного не увидь!» — заклинал его про себя Сильвестр. Когда-то у Энтони и Фенеллы была тайна от него, что до глубины души возмутило его. Теперь у него появилась тайна от них, и он был твердо намерен сохранить ее.

Казалось, вся столица бурлила. От стен домов отражались шепотки, на некоторых улицах открыто праздновали падение ненавистной королевы. Энтони запретил Сильвестру немедленно явиться ко двору, поскольку счел, что это слишком опасно. Вместо этого они снова поселились в Суон-хаус, переданном в собственность Кранмера. Они стояли вдвоем в саду, у зеленой изгороди, где Фенелла собирала крапиву.

— Подожди здесь, — произнес Энтони. — Я пойду и попрошу твоего друга архиепископа позаботиться о том, чтобы тебя пропустили к королеве.

— Неужели действительно так опасно идти мне самому?

— Да, — ответил Энтони. — Мне нечасто доводится испытывать страх, Сильвестр. Но сейчас как раз такой случай.

— Значит, ты тоже в опасности.

Энтони растянул губы в ухмылке.

— Пожалуй, я единственный мужчина при дворе, который может считать себя в безопасности. Хромого и невоспитанного подонка они не припишут даже королеве.

Сильвестр вгляделся в его лицо.

— Честно говоря, будь я женщиной, ради твоей ухмылки я рискнул бы жизнью.

— Но ты не женщина. К моему счастью.

— Почему?

— Потому что тогда я окрутил бы тебя своей ухмылкой и вынужден был бы обмануть свою Фенхель. А теперь иди в дом и сиди там, пока я не вернусь.

— Энтони!

Друг вопросительно поднял брови.

— Если Кранмер не сможет выхлопотать для меня разрешение, я все равно должен буду пойти к ней. Я рассказывал ей о том времени, когда приходил к тебе в тюрьму, и она сказала: «Если однажды я буду лежать в темнице, как животное, мне хотелось бы, чтобы вы пришли и заверили меня, что я по-прежнему человек». И я ей обещал.

— Да, — спокойно ответил Энтони, — тогда ты пойдешь, и я не стану удерживать тебя. Но сначала давай попробуем по-другому.

Разрешение Сильвестр получил. Два дня спустя констебль Тауэра прислал барку, которая отвезла его по реке к воротам, через которые в крепость проводили пленников. На дне барки лежала алебарда с коротким древком.

Один из гребцов заметил, что Сильвестр глядит на оружие.

— Мы ставим ее впереди на носу, когда везем на процесс обвиняемых, — усмехнувшись, пояснил он. — Лезвием вперед от шеи бездельника. Если его оправдают, он может идти на все четыре стороны. Если же выносят приговор, мы отвозим его обратно и поворачиваем алебарду так, чтобы лезвие указывало на его шею. Так народ на берегу понимает, что человека в лодке привлекли к ответу.

Ответить Сильвестр не успел, поскольку в этот самый миг они подплыли к Тауэру. Решетку подняли, и ему пришлось пригнуться, когда лодка прошла под каменным сводом. Затем решетка опустилась и Сильвестр оказался отрезанным от всего мира и чьей бы то ни было помощи. Сквозь толстые стены не проникнет крик, зов о помощи, прощальное слово.

Уильям Кингстон, констебль, отвечавший за пленников Тауэра, не имел ничего общего с коварным мастером де Вером, начальником тюрьмы Клинк. Он был примерно одного возраста с отцом Сильвестра, и волосы у него были такие же седые. С Сильвестром он обошелся осторожно и сочувственно, словно с близким родственником.

— Королеве будет оказано подобающее уважение, — заверил он его. — Ее не бросили в темницу, она живет в тех же покоях, где три года назад ждала коронации.

— Я могу попасть к ней немедленно?

Констебль с сожалением покачал головой.

— Вы можете пройти в ее комнаты и подождать ее там, но увидеть сможете лишь тогда, когда стражники приведут ее обратно. Они с братом сейчас предстают перед судом.

Сильвестру показалось, что он видит перед собой алебарду с поворачивающимся лезвием.

— И ее брат тоже? — переспросил он. Неужели прилизанный Джордж Болейн не успел вовремя отойти в сторону и попал в ловушку вместе с сестрой?

Констебль с грустью кивнул и больше головы не поднял.

А Сильвестр решил его больше ни о чем не спрашивать.

Комната в Уайт Тауэр, куда провел его Кингстон, находилась в конце королевской галереи. Там было темно и не чувствовалось того волнующего шика, который придавало любому помещению присутствие Анны, однако комната была достаточно удобной. Одна из камеристок Анны спросила его, не принести ли ему прохладительного. Сильвестр отказался, хотя в горле пересохло.

Когда привели Анну, за окнами уже настал вечер, один из ясных звездных майских вечеров. Она остановилась в дверях, показавшись гораздо ниже, чем помнилось ему, некоторое время недоверчиво глядела на него, а затем ее усталое лицо посветлело.

— Сильвестр Саттон! Как чудесно, я даже молиться об этом не смела.

— Я ведь обещал вам.

— Вы непостижимы, милорд. Вы провели при дворе почти три года, но так и не поняли, что обещания даются для того, чтобы их нарушать?

Это становилось невыносимо. Он поднялся и обнял ее.

— Не нужно шутить ради меня. Вы по-прежнему человек, Анна. Вы моя королева и самая мужественная женщина из всех, кого я знаю.