Дипломатическая тайна

Он потемнел от загара, похудел, огрубел и теперь стал мало похож на блестящего молодого человека, принимавшего иностранцев в бирюзовом зале министерства.

– Скажи Омаро эль Афгани, что мне нужнее, чем им, бумага, о которой они пишут. Скажи им, что Абду‑Рахим‑хан завтра войдет в Новый Феррах и объявит округ Лар независимым, и тогда Абду‑Рахим‑хан поможет им. Стоит толкнуть – все рассыплется, как истлевший конский корень.

Он встает и смотрит сквозь ворота на лагерь вокруг крепости.

– Восемь дней назад я разбил посланный за мной в погоню отряд. У меня было едва триста вооруженных джемшиди. Теперь у меня больше тысячи всадников. Завтра я войду в Новый Феррах. Скажи это Омару и его друзьям.

Человек, похожий на пастуха, безмолвно повернулся к воротам.

– Подожди…

Абду‑Рахим‑хан задумался…

– Я дам тебе письмо. Омар знает, кому его передать.

И Абду‑Рахим пишет на листке бумаги, вырванном из записной книжки:

“Люси. Вы знаете, где я, и скоро услышите обо мне. Я люблю вас. Пока все идет превосходно…”

Письмо обернуто обрывком шелкового платка и – запечатано перстнем Абду‑Рахима. Он отдает письмо гонцу вместе с перстнем.

– Ты помнишь все, что я сказал Омару эль Афгани?… Иди!…

Гонец почему‑то медлит.

– Мой сын хочет остаться здесь. Он просит дать ему ружье, и он пойдет с тобой.

Абду‑Рахим смотрит на высокого, стройного юношу и читает в черных, глубоких глазах мольбу и надежду.

– Хорошо. Он пойдет со мной.

Гонец наклоняет голову. Затем он выходит из ворот и пропадает в глинистых, размытых горными потоками холмах предгорья.

* * *

В эту ночь в городе Новый Феррах иррегулярная конница разоружила конвой губернатора провинции и гарнизон. Караулы у городских ворот и на фортах сдали оружие.

Под крытыми навесами базаров не открылась ни одна лавка. Но народ собирается группами, носильщики у водоемов выжидательно смотрят в сторону городских ворот. Десять лет со времени восстания против убитого повелителя город не знал смены власти. Теперь идет новый – кто он, что он принесет сорока тысячам, живущим в старых городских стенах? Но все уже знают, что губернатор бежал, что правительственные войска разоружены, что с новой властью идут джемшиди и сотни тех, что были принуждены скрываться от правительства в горных ущельях.

По дороге от городских стен движутся толпы. Площадь перед городской цитаделью точно поле. Кипящие под ветром цветы – тюрбаны.

Горяча коней, иноходью проезжают горцы. У могилы Маулеви (святого) Джамми – тенистый сад, темно‑зеленые чинары среди выжженных желтых скал предгорья. От могилы до городских ворот – шпалерами солдаты. И тысяча глаз, тысяча взглядов скрестились на перевале, откуда идет победитель Абду‑Рахим‑хан.

Монотонно и гулко заиграли оркестры. На перевале конный отряд. Отряд кавалеристов срывается к нему навстречу. Под жестоким солнцем, в тучах известковой пыли – чиновники, офицеры и судьи. Тот, кто идет из гор, – пощадит ли их? Сохранит ли за ними почет и богатство? Тысячи, тысячи на стенах, на плоских крышах, на холмах.

Почти вскачь проходит авангард – развеваются черные чалмы, бряцает сталь. Джемшиди‑наездники, те, которых город привык видеть в цепях, пленниками перед казнью на парапете крепости.

Затем идут пешие крестьяне, вооруженные кремневыми ружьями, кривыми ножами и пистолетами. Потом те, кто десять лет в неприступных горах на севере отбивался от правительственных войск, – старые мятежники (каждый стоит десяти бойцов), вооруженные с головы до ног, обвешанные патронами, на горячих, пляшущих конях. Зеленые и красные значки. Бой барабанов. Выстроенные вдоль дороги войска отдают честь.

Абду‑Рахим‑хан.

Щеголь, чиновник министерства, экзотический иностранец в Париже и Берлине. Было ли это? Не было. Зеленая чалма (родич пророка), белый с золотым шитьем кавалерийский мундир.

“Народ – дитя, он любит нарядных вождей”.

Четырнадцать выстрелов, пушечный салют цитадели, и Абду‑Рахим‑хан – в городе Новый Феррах.

На балконе губернаторского дворца Абду‑Рахим говорит народу. Вокруг тишина, будто он один в пустыне.

– Я, Абду‑Рахим‑хан, именем народа принимаю власть над провинцией Лар. Именем народа я объявляю нашу страну независимой. Преступники и трижды предатели, министры Гюлистана во главе с Мирзой‑Мухамедом продали свой народ чужеземцам. В моих руках доказательства их измены. И до тех пор, пока народ Гюлистана не войдет в нашу страну…

Он смотрит вниз и умолкает. Море тюрбанов, тысячи обращенных к нему лиц, тысячи внимательных, жаждущих глаз. Позади него на балконе седобородые старейшины джемшиди, судьи города, и обветренные, хищные лица его союзников – мятежников северных гор. На секунду Абду‑Рахиму кажется, что он стоит над пропастью, над пустотой и в пустоте.

– Крестьяне, ремесленники и все бедняки моей родины! Вы слишком долго страдали под игом…

Он колеблется, но чувствует, что это нужно сказать.

– Я должен облегчить вашу участь. Пусть те, кто был несправедлив, знают, что ни одна ваша слеза не останется безнаказанной. Я отменяю жестокие для бедняков законы. Правда, свобода и просвещение отныне гости моей страны.

Опять короткое мгновение мертвого, пугающего молчания.

– Я изгоняю религиозную и племенную вражду. Шииты и сунниты – мои братья и дети моей родины. Я сам, сын племени джемшиди, первый протягиваю руку моим кровным врагам – курдам. Пусть они придут, и мы мирно, как друзья и братья, обсудим и предадим забвению прошлое. Да будет мир между племенами, населяющими нашу страну!

Снова молчание тысячеголовой толпы на площади, на стенах и на крышах. Слова падают в бездну.

Абду‑Рахим‑хан повернулся к двери. Монотонно гудят трубы и грохочут барабаны. Балкон постепенно пустеет.

В приемном зале дворца губернатора на минуту задержались старейшины джемшиди, старейшины купцов, духовенство и чиновники. Но Абду‑Рахим‑хан уходит в маленькую узкую комнату‑нишу, устланную коврами. С ним только трое. Старейшина джемшиди, старейшина купцов в тяжелом, расшитом золотом халате и главный судья.

Первый с суровым достоинством говорит судья:

– Законы дал нам пророк вместе с нашей верой. Правоверный никогда не будет братом неверного.

Потом старшина купцов с медоточивой кротостью:

– Ты давно покинул нашу страну, Абду‑Рахим‑хан. Народ наш неразумный и темный. Его волнуют вести с севера, вести, которые приносят из России отрекшиеся от истины бухарцы и кавказцы. Остерегайся их!

И оба уходят с внушительной важностью. Абду‑Рахим‑хан смотрит в глаза старейшине.

– Ты ничего не сказал о наших землях. На наших пастбищах пасут скот горожане. Ты не сказал о том, что эти земли наши…

Он молчит несколько мгновений и ждет ответа Абду‑Рахим‑хана.

– Курды прислали гонцов… Но берегись, Абду‑Рахим‑хан. Между нами и ними кровь!

Он уходит, медленно опуская за собой ковер‑занавес у дверей, и долго смотрит в глаза Абду‑Рахим‑хана.

Ковер опустился. Между ними как бы глухая стена.

СПОСОБ МАЙОРА ГЕРДА

“Свобода Гюлистана” – газета левого крыла оппозиции. Она выходит два раза в неделю и реже, когда Ибрагим‑хан – министр внутренних дел Гюлистана – об этом позаботится. В узкий переулок для пешеходов и всадников (переулок – две параллельные глиняные стены) выходит деревянная, грубо сколоченная дверь и над дверью вывеска “Свобода Гюлистана”. Внизу, где была конюшня, – литографские камни и печатный станок.

Наверху, в деревянном павильоне с цветными стеклышками, на крыше, живет Омар эль Афгани – Дантон Гюлистана, как его называет любимая газета Жака Маршана. Здесь, в игрушечном деревянном павильоне, по вечерам вокруг керосиновой лампы собирается левое крыло законодательного собрания. Сюда приходит громадный, угрюмый человек, которого называют “американцем” и который действительно вернулся в Гюлистан из Америки через Россию.

Над домом Омара террасами подымаются на высокий холм желтые кубы крыш “Сердца Мирата”. “Сердце Мирата” – это старый дворец, покинутый повелителем с тех пор, как архитекторы построили ему новый, загородный, похожий на первоклассный отель. Дикий виноград и плющ переползает с террасы на террасу, перекидываясь с крыши на плоскую крышу, и неудержимым зеленым потоком ниспадает через ограду в скромный четырехугольный дворик Омара эль Афгани. Так с крыши старого дворца, как по ступеням лестницы, по крышам сбегает плющ вниз в глухой, узкий переулок.