Дипломатическая тайна

* * *

Вечер. Двадцать четыре часа с минуты похищения документа. По горной дороге растянулся отряд – сорок человек, крепкие, горные кони.

На пятьдесят километров впереди одинокий всадник. Два часа он спит под скалой с револьвером в руке. Проснувшись, он пьет кислое овечье молоко с водой у горных пастухов, бросает им монету и едет дальше.

Утром в официальной миратской газете “Свет Востока” напечатано характерным для Гюлистана высокопарным слогом:

“В истоках реки Лар опять появились тигры, причиняющие много беспокойств жителям округа. Наш гость, секретарь королевского посольства мистер Перси Гифт стал во главе отряда охотников, который собирается избавить жителей Ларского округа от кровожадных тигров. Сегодня в ночь они выезжают. Пожелаем им успеха”.

МЕРТВЫЙ ГОРОД

Две дороги ведут от Мирата на северо‑восток к границе Республики Советов.

Одна – незаметная вьючная тропа, по которой шли Чингисхан, Тимур‑Тамерлан и много веков раньше тот, кого коран называет Искандер Зюлькарнейн – Двурогий и кого в Европе называют Александром Македонским. Другой путь – гладко укатанное автомобилями и двухколесными арбами шоссе.

Первому пути – две тысячи лет. Второму – едва ли четверть века. Этот вьется широкой пыльной лентой, зигзагами огибая горные хребты, незаметно подбираясь к плоскогорьям, сворачивая в долины, растягиваясь на сотни километров. А первый путь почти незаметен в горном граните среди скалистых обломков, выбитый крепкими копытами горных коней и мягкими ступнями верблюдов. Он втрое короче шоссе, и но этому пути идут караваны из Индостана, скачут одинокие всадники, и день за днем меряют его израненными ногами паломники из Мекки.

Так и теперь по тропинке в гору на перевал идут двое. Оба одеты в грубое, пыльное полотно, обожженные солнцем и горячим ветром пустыни. У обоих на ногах сандалии из крепкой ссохшейся кожи, сандалии, стирающие до крови ногу, но чаще они идут босые, смело ступая среди горных колючих кустарников. Иногда они сворачивают с тропы и идут в гору наперерез, цепляясь за траву, сокращая свой путь. Один – старик с черной всклокоченной бородой, похожий на горного пастуха, другой – юноша, почти мальчик, но гибкий и сильный. Они идут молча, сторонясь караванов, отдыхая в стороне от дороги в ущельях. Когда же на пути попадаются всадники, старший внимательно оглядывает их, приветствует, как велит обычай, и долго смотрит вслед, вглядываясь и точно припоминая.

На перевале Сурх их нагоняет конный отряд с офицером. Некоторое время солдаты едут рядом, пока офицер расспрашивает паломников – кто они и откуда идут. Но это, должно быть, не те, кого ищет отряд, и солдаты скрываются далеко впереди за перевалом.

На перевале – ветер. Он развевает лохмотья паломников, и теперь за широкими ременными поясами видны треугольные, длинные ножи, какие носят мужчины из пограничных независимых племен Гюлистана.

* * *

Мистер Перси Гифт далеко не трус. Он действительно не боится тигров, хотя бы потому, что помечен в числе прославленных охотников королевского охотничьего клуба колонии. Он не из тех, кто стрелял в тигров со слона или площадки в пять сажен от земли, в то время как полуголые туземцы надрывают глотки, бешено бьют в тазы и трубят в рожки, выгоняя тигра прямо под пули титулованных охотников. Это настоящий человек, родившийся в колонии, проживший две трети жизни в колонии и приезжавший в королевство только для того, чтобы кончить колледж. Один из шести секретарей в посольстве – это не слишком большая честь для человека его лет и способностей, но это приметная должность. В королевском министерстве известно, что в Мирате сидит Перси Гифт, знающий шесть европейских и шесть азиатских языков, знающий страну и границу, Перси Гифт, способный на все и не слишком щепетильный в делах.

Дело с тайным соглашением, в сущности, – дело сэра Роберта Кетля и майора Герда. Но раз его поручили уладить Перси, он должен доказать, на что способен опытный колониальный чиновник.

Пять вооруженных до зубов сипаев, бойкие и крепкие лошадки, компас и карта.

Перси выезжает после заката и к одиннадцати часам утра лежит на ковре в походной палатке, у размытой весенними водами башни на высоте десяти тысяч футов над уровнем моря. Один из сипаев расставляет на походном столике какао, бисквиты, варенье и сыр в жестянках. Другой кистью из конского волоса отгоняет мух, трое заботятся о лошадях. Затем Перси Гифт спит до четырех часов дня. Два сипая стоят на часах у его палатки. В четыре часа Перси натягивает бриджи и сапоги. Палатка свернута, погружена на вьючную лошадь, и маленький караван трогается в путь.

На четвертый день пути Перси Гифт нагоняет отряд, как раз в тот момент, когда солдаты располагаются на отдых, режут отнятого у пастухов барашка и не обнаруживают особенного желания преследовать Абду‑Рахима.

С плоскогорья видна зеленая долина и почти на горизонте – река Лар, в камышах и зарослях. Ветер гонит вниз, в долину, маленькие песчаные смерчи, поэтому вся долина как бы подернута просвечивающим занавесом. Перси Гифт указывает стеком офицеру отряда на долину.

– Если он перешел в брод реку – вы опоздали…

Офицер только что курил опиум. Глаза его подернуты меланхолической апатией, и он говорит с мечтательной покорностью:

– Иншалах – божья воля…

– В палатке, кроме Перси Гифта и офицера, нет никого. Перси подымает стек, подносит к носу офицера и хватает офицера за горло.

Офицер бледнеет, и рука его шарит за поясом. Но Перси вынимает бумагу с печатью Мирзы Али‑Мухамеда и показывает ее офицеру. Затем он хочет позвать солдат. Офицер хватает его руку и прижимает к своей груди:

– Приказывай, господин.

– Лошадей! Если он не переправился, мы догоним.

– Слушаю, господин.

На рассвете солдаты приводят трех лошадей. Это все, что сумели взять силой в горном селении.

Перси и два сипая медленно спускаются по крутому спуску.

Спуск – час и пятьдесят минут. Лошади идут зигзагами, цепляясь за трещины в твердой, ссохшейся земле.

В цейс Перси видит заросли, песчаный пласт между зарослями и плоскогорьем, приблизительно десять километров в ширину. Из песка верблюжьими горбами подымаются обломки башен, затянутые песчаными пластами огромные четырехугольники стен. Они тянутся вдоль реки на несколько километров и пропадают у берегов в камышах и зарослях. Громадные черные вороны, каких Перси еще не видел, сидят на глиняных зубцах и в проломах башен. Понурые, коричнево‑бурые шакалы перебегают между развалинами. Это старый Феррах – мертвый город.

Но Перси не археолог и не историк. Его тревожит одна мысль – река Лар. Месяцы таяния еще не прошли. Снеговые горы все еще тают под летним солнцем и питают горные потоки. Во что же они превратили великую реку, которую переходили в брод тысячи племен и народов?

Один из сипаев отстает. Ему дали дохлую, задыхающуюся клячу. Перси свирепо ругает офицера, клячу и сипая и уезжает вперед с одним спутником.

Они въезжают в лабиринт развалин и песчаных бугров.

Два часа дня. Перси шарит в боковом кармане и бледнеет от злобы. Металлической коробочки, в которой он прячет хинин, нет. Она потерялась при спуске в долину.

Перси снимает пробковый шлем и вытирает пот со лба. Абду‑Рахим‑хану решительно везет. Если хинин не найдется, Перси обеспечен жестокий приступ лихорадки Он отсылает сипая в горы. Спуск гладкий и выжженный, коробочку можно найти. В крайнем случае сипай поедет навстречу отряду и найдет хинин в походной аптеке. Перси остается один у рухнувшей башни. Караван увидит его с плоскогорья. Цепляясь за камни и кустарник, Перси лезет в пролом. Отсюда видно реку и весь мертвый город, террасами спускающийся к реке Лар.

Перси не суеверен и далеко не романтик. Иначе он почувствовал бы некоторое волнение здесь, в этом городе‑кладбище, где девятьсот лет назад монголы вырезали несколько сот тысяч арийцев.

Река разлилась. Узкая, изумрудно‑пенная лента среди желтых камышей струится мощным полноводным потоком. Вода подступает к нижним террасам мертвого города.