Если б заговорил сфинкс...

— Помоги мне спрятаться в твоем доме, а потом — проникнуть в храм и тоже посмотреть это зрелище. Прошу тебя!

— Хорошо, Кар.

— Ты очень любишь своего мужа?

— Он надоел мне.

— Гм... Тем лучше. Мы будем друзьями, Сенетанх.

Кар приметил еще одну поляну и обнял свою подругу. Месяц укоризненно глянул на него с небес: ведь Сенетанх торопится домой...

7

Рабы бога* [1] — жрецы Птаха — готовились к торжеству. Среди приглашенных особым вниманием пользовались жрецы из заупокойного храма Хуфу. Последние привыкли к прочности и благоустройству своего храма и шепотом критиковали скудность и простоту обители небесного бога, покровителя мастеров, чей талант и труд овеществлялись главным образом в сооружениях погребальных.

В самом деле, храм Птаха был скромен. За двойными стенами в глубине внутреннего дворика со священным бассейном стоял дом на известняковом фундаменте. Его резной деревянный каркас выглядел нарядно, но все же это — не камень... Плетеные тростниковые стены — конечно, подлинные произведения искусства, но и они много беднее ослепительных белых стен заупокойных храмов царей.

В чистых и тенистых комнатах было жарко и душно — несовершенная вентиляция не обеспечивала их воздухом. Другое дело — дренаж. Желоба вокруг крыши имели по углам отверстия, чтобы собранную влагу отдать множеству канавок, выложенных камнем, по которым в дни редких дождей мутные струи сбегали в объемистые кюветы с наклонным дном. Затем вода, успокаиваясь и отшумев, могла не торопясь миновать жилые кварталы, чтобы, встретившись с другими ручьями, с шумом пробежать длинный ступенчатый спуск и соединиться с водами Великой Хапи.

Нынче во дворе храма Птаха оживленно, и Хеси, как всегда, свежий, веселый и изысканный, переходил от одной группы к другой, с усилием храня приличествующую скромность. Хену уже видел его изумительного алебастрового Аписа, успел выразить свое восхищение и как-то удовлетворил первое нетерпеливое тщеславие художника. В ожидании похвалы самого фараона можно было и побездельничать...

...Первыми во двор вбежали скороходы, уведомившие о приближении царя. Затем в воротах появились десять высоких нехсиу — нубийцев из личной охраны владыки Обеих Земель. Правитель великого двора Никаурэ, везир Иуимин и «заведующий всем, что есть и чего нет» (начальник казначейства) Сехемкарэ — все трое сыновья царя — шли в первой шеренге вельмож. За ними следовали: врач левого глаза царя Инухотеп, врач правого глаза Ренси, врач великодержавного сердца и желудка мудрый Ихгорнахт, начальник скота Схотцу, начальник туалета Габес, хранитель царского гардероба Схетепибрэ, начальник кебех — палаты омовения — Сенбеф, мастер и носитель царских сандалий Хеперсенеб, начальник писцов Аменемхетсенеб, начальник охотников Хаанхеф, управляющий пустыней Хафраанх, начальник поручений Неджемид и...

Но теперь во дворе храма стало нестерпимо от сияния, сравнимого разве что с сиянием полуденного солнца. Сердца присутствующих замерли от сладкого волнения, все вокруг одухотворилось благочестивым восторгом, колени жрецов дрогнули, и тела их безмолвно распростерлись на земле, освященной появлением Благого бога!

Чернокожие гиганты внесли его на эбеновых носилках, инкрустированных золотом, серебром и слоновой костью. Уни, самый сильный человек в государстве, личный телохранитель, помог повелителю сойти. Голову царя украшал платок в белую и красную полосы, с золотым уреем — огнедышащей коброй, покровительницей фараонов. Широкое ожерелье из драгоценных камней ощутимо давило ему на плечи. От золотого пояса спускался белый набедренник из тонкого полотна, в мелких складках. На поясе висел передник из золота и слоновой кости, а сзади — львиный хвост. Ноги обуты в золоченые сандалии с перемычкой между пальцами.

В руках царь держал символы своей власти — гиппопотамовую плеть и волопасовый крюк. Его карие глаза смотрели миролюбиво и, пожалуй, весело. Крупный ровный нос покрылся бисеринками пота. Лучезарный Рэ сегодня, как видно, тоже в отличном настроении — такой жары не было давно.

Слуги держали над головой повелителя плотный, ярко раскрашенный полог на эбеновых шестах из страусовых перьев. Хефрэ сделал знак, и Хену, бойко вскочив на ноги, начал приветственную речь:

— Владыка Обеих Земель, живущий вечно, родитель людей, бог премудрости, обитающий в наших сердцах, солнце лучезарное, озаряющее обе земли ярче солнечного диска, зеленящий поля больше Священной Хапи, жизнь, дающая дыхание, производитель существующего Птаха!

— Сенеб, Хену, Хеси, достойные слуги бога... Мне доложили о твоем даре, — царь повернулся к художнику, тут же поднявшемуся с земли и стоявшему с почтительно опущенной головой. — Я приготовил тебе награду, но прежде хочу взглянуть на дело твоих рук, подружившихся с камнем...

— О Хем-ек, да будешь ты жив, цел, здоров, — ответил ликующий Хеси. — Главный жрец Хену проводит тебя в святилище, да пусть взор твой порадуется моим Аписом.

Придворные расступились, Хену жестом пригласил царя войти в храм и последовал за ним в небольшом отдалении. Он как бы возглавлял теперь царскую свиту, сгоравшую от любопытства и с завистью посматривавшую на Хеси, шедшего по левую руку и чуть отступая от жреца.

Щель между стенами и потолком в святилище давала достаточно дневного света, но Хену приказал зажечь светильники, придавшие особую торжественность ритуалу.

Престарелый Инхеб, еще более ссохшийся после умерщвления Аписа, встретил царя у самой ниши, укрытой черной занавеской.

Припав к ноге царя, он поднялся, с грустью вздохнул и негромко сказал:

— Нет моего друга Аписа, Хем-ек, нет его. Сегодня я слагаю с себя жреческие обязанности после того, как представлю тебе творение Хеси из камня — творение достойное самого Птаха. Я сниму с себя шкуру пантеры...

— Сенеб, Инхеб, — с заметным интересом произнес Хефрэ. — Я хочу видеть его...

Инхеб поклонился и откинул занавес.

Но вот отчего-то Хеси закрыл глаза, и, словно подрубленный ствол пальмы, упал он на руки стоявших рядом с ним. Хену затрясся. Лицо царя стало суровым, глаза его округлились, а рот сжался от гнева.

Старый Инхеб невольно обернулся и обмер — ниша святилища была пуста!..

8

На городской площади, шагах в ста от храма Птаха, Кар потешал мемфисцев, окруживших фокусника тесной толпой. Вот Акка подал ему кувшин с водой, и Кар жадно пьет. Акка подставил теперь пустую чашу, и Кар выпустил изо рта воду... и с ней несколько маленьких серебристых рыбок.

Накинув на плечи просторный халат до пят, Кар очертил на земле круг. Акка уселся на камень и принялся выбивать на барабане дробь, затянув заунывную песню. Засучив правую руку, Кар отважно извлек из корзины молодую кобру и пустил ее в центр круга.

На глазах мигом отступивших зрителей змея плавно приподняла голову с блестящими глазками и, раскачиваясь, стала раздувать шею. Но вот Кар на секунду покрыл ее халатом и... выпрямившись бросил ее в толпу.

Крик ужаса потряс площадь — и наступила тишина, вскоре нарушенная веселым смехом и возгласами одобрения: каким-то непонятным образом кобра на лету превратилась... в палку.

Кто-то из смельчаков кинул палку обратно. Кар ловко поймал ее, вновь обратил в змею и упрятал своего извивающегося и блестевшего, как горный ручей, партнера в корзину.

Затем Миу, упитанный кот, пас гусей, а Кар немного отдохнул. Тем временем Акка извлек из костра груду раскаленных угольков и рассыпал их в виде плотной дорожки. Кар кинул на них клочок ткани, вспыхнувший недолгим пламенем и упавший горсткой серого пепла.

Потом воздел руки к небу, как бы призывая богов помочь ему в эту трудную минуту, и... неторопливо прошел босиком по огнедышащей, словно урей в ярости, тропинке. Это был воистину славный подвиг!

Не только простолюдины, но и несколько знатных вельмож в длинных одеяниях примкнули к веселой, прославляющей Кара толпе в сопровождении слуг, грубо расталкивающих и малого и старого перед своими господами.