Эрминия

— Я же сказала вам, что вы сможете меня видеть, только если каждый день будете преодолевать опасность. Если вы не настолько меня любите, чтобы подвергать себя испытанию, еще не поздно, вернитесь домой и забудьте меня, как я забуду вас.

— Я люблю вас, — сказал Эдуар, взяв ее руки в свои.

— Мое поведение должно показаться вам странным, но вы ведь помните, я предупреждала вас, что я женщина не такая, как все. Я люблю вас в качестве любовника, но я возненавидела бы вас в качестве мужа. Одна только мысль, что кто-то, кто окажется сильней меня, получит право отнять у меня мою свободу, способна причинить мне невыносимую муку. Вы — моя первая любовь, но я не говорю вам, что вы будете и последней. Я никогда прежде не любила, я не знаю, сколько времени длится любовь, и в день, когда я почувствую, что больше не люблю вас так, как сейчас, я потребую, чтобы мы оба вновь стали свободными. А до тех пор я хочу, чтобы вы хранили все в строжайшей тайне, равно как и с моей стороны не будет и намека на болтливость, и как только мы по моему первому желанию расстанемся, что бы ни случилось, вы перестанете знаться со мной и пойдете своей дорогой, не оглядываясь назад.

«Да эта особа любовника берет, точно прислугу, — подумал Эдуар. — Поглядим, каково будет жалованье!»

— Другая, — продолжала девушка, — вышла бы замуж и, пользуясь своим новым положением, сохранила бы свои увлечения, скрыв любовников за спиной мужа и выставив на осмеяние перед всем светом честного человека, который отдал ей свое имя и половину жизни. Я же никого не обманываю; я свободна как в помыслах своих, так и в любви; я пришла к вам потому, что люблю вас, и потому, что, как бы вы ни были храбры, вы бы никогда не осмелились прийти ко мне.

«Прекрасно, — подумал Эдуар, — вот и мне найдено место, где-то среди лошадей и собак».

— Только один человек посвящен в нашу тайну, по она, как и я, будет молчать, потому что обязана мне всем, верит и надеется лишь на меня и еще потому, что в день, когда она попытается меня погубить, она погибнет сама. Оттого она больше чем свидетель, она — союзник.

Хотя эта стихийная и неистовая любовь девушки тешила тщеславие Эдуара, место, которое ему при этом отводилось, вряд ли льстило его самолюбию. Как сам он считал, его числили в ранге домашних животных: для своей любовницы он становился кем-то, чуть большим, чем ее горничная, но чуть меньшим, чем ее собака, каким-то аксессуаром, безделушкой, развлечением, и брали его, чтобы удовлетворить страсть, как, впрочем, и он когда-то использовал немало женщин для удовлетворения своего каприза.

И все же, какой бы унизительной ни была его роль, он согласился на нес, полагая, что, когда он действительно сделается любовником этой женщины, он сможет возыметь довольно власти если не над сердцем ее, то хотя бы над разумом, и перейти по крайней мере из разряда вещей второстепенных в разряд вещей полезных.

Эдуар был из тех мужчин, кто убежден, что любовь занимает важное место в жизни женщины и тот, кому удастся завладеть этой любовью, станет женщинами повелевать. Он ошибался, особенно в отношении Эрминии, исключительное воспитание которой более воспламенило ее воображение, нежели растревожило сердце. Она прекрасно себя знала, и к чести ее надобно сказать, с Эдуаром она была искренна. Она любила его и находила совершенно естественным ему в этом признаться, равно как и закрыть перед ним свое окно тогда, когда она закроет свое сердце. Однако, полагая любовь приятной забавой, она почитала жизнь в свете за милое удовольствие и не желала жертвовать удовольствием ради развлечения. Именно поэтому она требовала от Эдуара гробового молчания.

Эдуар же не испытывал к ней любви. Будь она кроткой и робкой девушкой, он бы чувствовал себя рядом с ней сильным и, возможно, полюбил бы ее, хотя бы для того только, чтобы испытать в жизни такую любовь, которая встречается в романах. Если бы Эрминия, презиравшая предрассудки, находясь с ним наедине, презирала бы их на глазах у всех; если бы она взяла его, молодого и безвестного, наперекор свету и написала бы на его лбу: «Этот мужчина — мой возлюбленный!» — он бы потерял голову, оттого что жажда удовольствия и тщеславие его были бы тут удовлетворены. Но связь тайная, сопровождаемая угрозами смерти в случае малейшей несдержанности, — все это не очень привлекало мужчину, привыкшего к неохраняемым сердцам, сдающимся, словно испанские крепости, при первой же атаке и никогда не имеющим оружия против осаждавших, как только они становятся властителями. И лишь потому он согласился на условия Эрминии, что, прежде всего, красивая молоденькая девушка, направляющая на вас весь пыл своей первой любви, встречается не каждый день, и потому еще, что, как он тоже говорил себе, всегда будет волен разорвать этот ночной союз и подвести всю эту историю к такой развязке, какую сочтет подходящей.

При всем том следует заметить, что эти идеи, которые, очевидно, с каждым днем должны были становиться в голове Эдуара все отчетливее, поначалу, когда он находился наедине с девушкой, существовали лишь как смутное предчувствие. Слушая ее, держа ее нежную руку, он полагал себя способным все презреть ради нее, ради женщины, сердце которой так наивно просило открыть ему неведомое счастье, а душа отдавалась совсем удивлением и радостью первой любви. И Эрминия, вначале так холодно говорившая о своей страсти, казалось, совершенно переменилась: она любила его, совсем позабыв и о свете, и о будущем. Так что в три часа утра приблизительно, когда Эдуар, чтобы вернуться к себе, вновь стал проделывать те же маневры, которые он предпринял, чтобы попасть в комнату своей возлюбленной, все для него дышало поэзией и жизнь нужна была ему только для того, чтобы назавтра вновь подвергнуть себя смертельной опасности.

VI

БЛИЗОК ЛОКОТОК, ДА НЕ УКУСИШЬ

Проснулся Эдуар в совершенном убеждении, что он безумно влюблен в Эрминию. Он давал себе обеты верности и молчания и думал лишь о той счастливой минуте, когда снова предстанет перед ней. Во второй раз все произошло так, как накануне. Разве что Эдуар, отчасти уже натренировавшись, шел по мосту с изумительной быстротою и беспечностью. И на третий день — та же любовь, та же вера. Шло время, и каждую ночь все повторялось сызнова, так что к концу недели уж не было в Париже человека, могущего столь же ловко ходить по доске, как Эдуар. Продлись это дело год — он бы стал, пожалуй, одним из самых замечательных акробатов столицы.

Первые десять или двенадцать дней промелькнули для Эдуара незаметно. Все они были наполнены воспоминаниями о прошедшем свидании и ожиданием вечера; тем не менее по временам ему стало казаться, что дни все больше делаются какими-то пустыми, и он ощутил потребность вновь видеться со старыми друзьями, которых совсем забыл ради своей новой любви.

Что до Мари, легко примирившейся, казалось, с бегством своего любовника, то она очень хотела бы знать, что с ним сталось, и даже была бы не прочь, если бы случай как-нибудь отомстил ему за нее; но, как ни старалась, она ничего не смогла выведать: Эдуара не видели нигде — ни на прогулке, ни в театре, и уже начали подумывать, не бросился ли он, точно Курций, в какую-нибудь бездну. Тут-то он и появился на бульваре — месте ежедневных встреч его приятелей.

Одним из первых он увидел Эдмона, по-прежнему искавшего квартиру и любовницу и, разумеется, не находившего ни того, ни другого.

— Ах, мой дорогой! — говорил он Эдуару. — Мне нужна такая женщина, как Мари, и такая квартира, как твоя!

— Так Мари не хочет тебя любить?

— Увы!

— Как она тебя принимает?

— Иногда плохо, но чаще очень плохо.

— Найди к ней особый подход.

— Я не знаю особого подхода.

— Что мне в таком случае тебе посоветовать?

Жди.

— Если б еще я мог перебраться на другую квартиру! Но найти ее невозможно. Тебе вот как-то быстро удается!

— Ищи.