Волчье логово

— О! Он мужчина! Он понимает! — воскликнула она, гордо поднимая голову. — А вы что — мальчишки! Разве вы можете это понять!

Я смотрел, пораженный, на эту разгневанную маленькую женщину. Трудно было представить, что это наша кузина. А Круазет, сделав шаг вперед тем временем, поднял что-то белое, валявшееся у ее ног.

— Да, прочтите это! — воскликнула она. — Прочтите! О! — и она с таким безудержным гневом ударила своей рукой по столу, что кровь показалась у нее на пальцах.

— Зачем вы не убили его? Зачем вы не пользовались случаем? Ведь вас было трое против одного! — почти шипела она.

— Он был в вашей власти! Вы могли убить его, но не сделали этого! Теперь он убьет меня!

Мадам Клод в это время тихим голосом произносила имя Павана, призывая всех святых.

Через плечо Круазета я прочитал письмо. Оно начиналось так, без всякого обращения: «У меня есть неотлагательное дело в Париже, мадемуазель, касающееся столько же вас, как и меня: я должен увидеть Павана. Он отдал вам свое сердце. Оно принадлежит вам, и я доставлю его вам по принадлежности. Или его правую руку, которую он также отдал вам… В этом я ручаюсь своим словом.»

Письмо было без подписи, и написано какой-то красной жидкостью. Может быть кровью… Какая низкая, жалкая выходка! На адресе было написано грубым почерком «Мадемуазель де Кайлю», и стояла печать с гербом Видама — волчьей головой.

— Негодяй! Презренный негодяй! — вскричал Круазет.

Он первым прочел письмо и понял его смысл. Глаза его наполнились слезами, но это были слезы гнева.

Страшное негодование охватило и меня. Я был весь как в огне, поняв всю безграничную жестокость этого низкого человека, способного так мучить невинную девушку.

— Кто доставил это письмо? — закричал я громовым голосом. — Кто подал его мадемуазель? Как оно попало ей в руки? Отвечайте же!

Одна из горничных со слезами пролепетала, что письмо дал ей Франциск для передачи мадемуазель. Я заскрежетал зубами, а Мари вышел из комнаты, чтобы найти Франциска, а заодно и стремянной ремень.

Видам, без сомнения, захватил это письмо с собой, будучи в уверенности, что его не допустят до свидания с моей кузиной. Уходя один через ворота, он решил воспользоваться представившимся случаем и, наверное, отдал послание Франциску, прибавив к нему какую-нибудь мелкую монету, чтобы тот доставил его по назначению.

Мы молча переглянулись с Круазетом, сообразив все это.

— Он будет ночевать сегодня в Кагоре, — сказал я мрачно.

— Я так не думаю, — тихо отвечал он, отрицательно качая головой. — У него свежие лошади, и мне кажется, он будет продолжать путь. Он привык скоро путешествовать. А теперь, когда…

Я кивнул, хорошо понимая, что он хотел сказать далее.

Катерина опустилась на стул, склонив голову на руки, беспомощно распростертые на столе. Но услышав эти последние слова, или под влиянием какой-то новой мысли, она вскочила на ноги в совершенном отчаянии. Лицо ее подергивалось, фигура сгорбилась, как будто она испытывала физическое страдание.

— О, я не могу долее выносить этого! — простонала она. — Неужто никто ничего не сделает? Я сама поеду за ним! Я скажу ему, что откажу Павану! Я сделаю все, все, что он захочет, только бы он пощадил его!

Круазет с рыданиями выбежал из комнаты. Для нас были просто невыносимы страдания молодой девушки, но мы не могли ничем ее успокоить, прекрасно понимая ту ужасную угрозу, которая заключалась в письме. Под влиянием междоусобных войн и религиозной вражды, а может быть и благодаря господству итальянских взглядов, соотечественники мои превратились в диких зверей. Творились еще более ужасные дела, чем те, какими угрожал Безер, и все это сходило безнаказанно. Но выдумать такое, по истине дьявольское мщение, предметом которого была беззащитная любящая женщина, по моему мнению, мог только один Рауль де Безер.

Мадам Клод поднялась со своего места и, обняв руками за шею Катерину, подала при этом мне знак, чтобы я удалился. Я пошел по направлению к террасе, встретив по дороге несколько испуганных слуг. Мне казалось, что только там я смогу дышать свободно.

Там я нашел Мари и Круазета, молчаливых и со следами слез на лицах. Глаза наши встретились, и мы без слов поняли друг Друга.

— Когда? — произнесли мы все разом, причем братья вопросительно взглянули на меня.

Это заставило меня несколько придти в себя, и, подумав немного, я отвечал решительно:

— Завтра на рассвете. Теперь уже час пополудни. Нам нужны деньги и лошади. Через час все это будет здесь, и мы, пожалуй, успели бы попасть в Кагор к вечеру, но тише едешь — дальше будешь. Выедем завтра на рассвете.

Они только кивнули головами в знак согласия.

Мы задумали большое дело: отправиться в отдаленный, незнакомый нам Париж, разыскать там мсье де Павана и предупредить его о грозившей опасности. Мы должны были спешить наперегонки с Видамом во имя спасения жизни жениха Кит. Если б мы доехали до Парижа ранее Безера ила даже вместе с ним, то успели бы в первые сутки предупредить Павана. Нашею первой мыслью было взять с собой сколь можно более народа, чтобы при первом удобном случае совершить нападение на Безера и убить его. Но люди, оставленные виконтом с нами в замке в виду мирного времени и отсутствия какой-либо опасности по соседству, далеко не отличались храбростью. У Безера же была подобрана шайка самых отчаянных швейцарских кондотьеров, готовых на все, подобно своему хозяину. Поэтому мы решили, в конце концов, что будет благоразумнее ограничиться одним предупреждением Павана, и, в случае надобности, сражаться вместе с ним против общего врага.

Мы могли бы еще отправить гонца. Но все наши слуги, за исключением Жиля — слишком старого для такого путешествия, не имели никакого понятия о Париже. Да и никому из них нельзя было доверить столь серьезное поручение. Мы подумали было о посланце Павана, но он был уроженцем Рошеля и, будучи посланным с полдороги, никогда не бывал в столице. Так что нам ничего не оставалось, как ехать самим.

Я помню, что мы решились на это предприятие не без глубокого раздумья. Париж смутно представлялся нашему воображению громадным городом, полным всяких опасностей. Треволнения придворной жизни не привлекали нас. Подобно всем, выросшим в провинции, нас приводило в трепет само столкновение с большим светом и, как вообще бывает с молодежью, нас пугала мысль, что мы не будем походить на других. Мы задумали опасное предприятие, и нам делалось страшно. Если бы могли только предвидеть, что ожидает нас впереди, то нам было бы еще страшней.