Волчье логово

— Вы ведь из Орлеана, — сказал он довольно вежливо, но скорее утвердительно, а не в виде вопроса.

— Да, — отвечал я, немало удивленный. — Разве вы заметили откуда мы подъехали?

— Нет, но я посмотрел на ваши сапоги, господа, — отвечал он. — Если на них белая пыль, то их хозяева приехали с севера, красная пыль — с юга. Видите теперь?

— Да, я вижу, — сказал я с изумлением. — Вы прошли должно быть строгую школу, мсье Бюре.

— У строгих учителей бывают сметливые ученики, — отвечал он с усмешкой, и ответ этот мне пришлось припомнить впоследствии.

— Ведь вы также из Орлеана? — спросил я, когда мы собрались идти в дом.

— Да, также из Орлеана, господа, но раньше вас. Я везу письма, весьма важные письма, — сказал он с таким видом, как будто удостаивал нас своим доверием, потом он гордо выпрямился, бросил строгий взгляд на прислугу у конюшни, похлопал себя несколько раз по груди и, в заключение всего, закручивая свои усы, подмигнул девушке, жевавшей у окна соломинку.

Я опасался, что нам будет трудно отделаться от него, но оказалось наоборот. Он с видимым удовольствием выслушал вторичное выражение нашей признательности, поклонился нам, как и прежде сильно взмахнув шляпой, и удалился с важным видом испанца, напевая известную тогда песенку:

— Ce petit homme tant joli!

Oui toujours cause et toujours rit,

Oui toujouis baise sa mignonne,

Dieu gard' de mal ce petit homme! 12

При входе нас встретил хозяин гостиницы и с видимым любопытством, написанным на лице, спросил нас, потирая руки и низко кланяясь:

— Из Парижа, сеньоры, или с юга?

— С юга, — отвечал я, — из Орлеана, голодные и усталые, хозяин.

— А! — воскликнул он, пропуская мимо ушей последние слова, и удовольствие засветилось в его маленьких глазках. — Вы верно не знаете последней новости, — при этом он остановился в узком коридоре, которым мы шли, и высоко поднял лампу, желая увидеть выражение наших лиц.

— Новости?! — отвечал я недовольным тоном, мучимый усталостью и голодом. — Мы ничего не слышали, и самой лучшей вестью для нас теперь будет сообщение, что для нас готовится ужин.

Но даже и этот мой ответ не охладил его желания поскорее сообщить нам свою новость.

— Адмирал де Колиньи, — сказал он, едва переводя дух от волнения, — разве вы не слыхали, что с ним случилось?

— С адмиралом? Нет, а что такое? — спросил я быстро, заинтересовавшись наконец его известием.

Но здесь я должен сделать небольшое отступление от своего рассказа. Некоторые из моих сверстников припомнят, а молодежь, быть может, слышала от других, что в это время всею Францией управляла итальянка королева-мать. Главной целью Катерины Медичи было сохранить влияние на сына — бесхарактерного и слабого Карла IX 13 , уже тогда приговоренным к ранней могиле. Второй ее задачей было сохранение престижа королевской власти путем уравновешивания сил двух враждующих партий — гугенотов и католиков, в виду этого она заигрывала то с одной, то с другой партией. В данный момент она удостаивала особым вниманием гугенотов. Их предводители, адмирал Гаспар де Колиньи, король Наваррский и принц Конде, явно пользовались большим расположением с ее стороны, между тем как вожаки другой партии — герцог Гиз и два кардинала из его дома, Лоррен и де Гиз, были в опале. Даже их сторонник при дворе — сын королевы, Генрих Анжуйский, по-видимому, не в состоянии был склонить ее на сторону последних.

Таково было видимое положение вещей в августе 1572 г., но ходили слухи, что Колиньи, воспользовавшись своим новым назначением при дворе, удалось приобрести такое влияние над молодым королем, что даже грозила опасность и самой Катерине Медичи. Поэтому-то адмирал, на которого гугенотская часть Франции смотрела как на своего вождя, был в это время предметом особенного внимания для всех. Партия Гизов, считавшая его убийцей герцога Гиза, ненавидела его, пожалуй, еще с большей силой, чем сила той привязанности, которую питали к нему его друзья и сторонники.

Тем не менее, многие и не из числа гугенотов относились к нему с большим уважением, как к Великому Французу и храброму воину. В нашей семье, хотя мы и придерживались старинной веры и принадлежали к другой партии, мы часто слышали о нем много хорошего. Виконт всегда отзывался о нем как о великом человеке, хотя и заблуждавшемся, но мужественном, честном и даровитом, несмотря на все его ошибки. Поэтому, когда наш хозяин произнес его имя, я позабыл даже о своем голоде.

— В него стреляли вчера, сеньоры, в то время, как он проезжал по улице Фосс, — проговорил он вполголоса. — Пока неизвестно, выживет ли он. Весь Париж в волнении, и многие опасаются беспорядков.

— Но кто же осмелился напасть на него? — спросил я с некоторым сомнением. — Ведь у него была охранная грамота от самого короля.

Хозяин наш ничего не ответил на это, а только пожал плечами и, открыв дверь, ввел нас в общую столовую.

Здесь уже были сделаны некоторые приготовления на одном конце большого стола для нашего ужина. На другом конце сидел пожилой человек в богатом, но незамысловатого покроя костюме. Его большая голова с коротко остриженными волосами и решительное, серьезное лицо с массивными челюстями и глубокими морщинами — все это внушало почтение, независимое от его одежды. Мы поклонились ему, занимая свои места. Он ответил на наше приветствие, бросив на нас проницательный взгляд, и принялся опять за свой ужин. Я заметил, что его шпага с перевязью была прислонена к ручке кресла, а на столе подле него лежал заряженный пистолет. Два лакея стояли за ним и носили на своих ливреях такой же значок, какой я заметил на прислуге во дворе.

Мы разговаривали вполголоса, чтобы его не обеспокоить. Нападение на Колиньи, если только это известие верно, имело для нас большое значение. Если уж такому знаменитому гугеноту, пользовавшемуся расположением короля, могла угрожать опасность в Париже, то каким же опасностям там подвергался Паван! Мы надеялись найти город в полном спокойствии. Что если там уже начались смуты… Все это в пользу Безера, и тем меньше шансов на успех дела бедной Кит.