Графиня де Монсоро (ил. Мориса Лелуара)

Приняв такое решение, Горанфло прижался к стене и стал ждать.

Спустя пять минут ворота распахнулись, и из них появились лошадь и человек. Человек сидел верхом на лошади.

Горанфло подошел.

— Сударь, — начал он, обращаясь к всаднику, — если пять «Раtеr» [88] и пять «Аvе» [89] во исполнение ваших замыслов покажутся вам не лишними…

Всадник повернул голову к монаху.

— Горанфло! — воскликнул он.

— Господин Шико! — выдохнул пораженный монах.

— Куда, к дьяволу, бредешь ты, куманек? — спросил Шико.

— Сам не знаю, а вы?

— Ну со мной совсем другое дело, я-то знаю, — сказал Шико. — Я еду прямо вперед.

— И далеко?

— Пока не остановлюсь. Но ты, кум, почему ты не можешь мне сказать, что ты здесь делаешь? Я подозреваю кое-что.

— А что именно?

— Ты шпионишь за мной.

— Господи Иисусе! Мне за вами шпионить, да боже упаси! Я вас увидел, вот и все.

— Когда увидел?

— Когда вы выслеживали мулов.

— Ты дурак.

— Как хотите, но вон из-за тех камней вы внимательно за ними…

— Слушай, Горанфло, я строю себе загородный дом. Этот щебень я купил и хотел удостовериться, хорошего ли он качества.

— Тогда дело другое, — сказал монах, который не поверил ни единому слову Шико. — Стало быть, я ошибся.

— И все же, ты сам, что ты делаешь здесь, за городской заставой?

— Ах, господин Шико, я изгнан, — с сокрушенным вздохом ответил монах.

— Что такое? — удивился Шико.

— Изгнан, говорю вам.

И Горанфло, задрапировавшись в рясу, вытянулся во весь свой невеликий рост и принялся кивать головой вверх и вниз, взгляд его приобрел требовательное выражение, как у человека, которому постигшее его огромное бедствие дает право рассчитывать на сострадание себе подобных.

— Братия отторгли меня от груди своей, — продолжал он, — я отлучен от церкви, предан анафеме.

— Вот как? И за какую вину?

— Послушайте, господин Шико, — произнес монах, кладя руку на сердце, — можете верить мне или не верить, но, слово Горанфло, я и сам этого не знаю.

— Может быть, вас приметили прошлой ночью, куманек, когда вы шлялись по кабакам?

— Неуместная шутка, — строго сказал Горанфло, — вы прекрасно знаете, чем я занимался, начиная с давешнего вечера.

— То есть, — уточнил Шико, — чем вы занимались с восьми часов вечера до десяти. Что вы делали с десяти вечера до трех часов утра, мне неизвестно.

— Как это понять — с десяти вечера до трех утра?

— Да так — в десять часов вы ушли.

— Я? — сказал Горанфло, удивленно выпучив на гасконца глаза.

— Конечно, я даже спросил вас, куда вы идете.

— Куда я иду; вы у меня спросили, куда я иду?

— Да!

— И что я вам ответил?

— Вы ответили, что идете произносить речь.

— Однако в этом есть доля правды, — пробормотал потрясенный Горанфло.

— Проклятие! Какая там доля, вы даже воспроизвели передо мной добрый кусок вашей речи, она была не из коротких.

— Моя речь состояла из трех частей, такую композицию Аристотель считает наилучшей.

— И в вашей речи были возмутительные выпады против короля Генриха Третьего.

— Да неужели?! — сказал монах.

— Просто возмутительные, и я не удивлюсь, если узнаю, что вас преследуют как подстрекателя к беспорядкам.

— Господин Шико, вы открываете мне глаза. А что, когда я говорил с вами, у меня был вид человека проснувшегося?

— Должен признаться, куманек, вы показались мне очень странным. Особенно взгляд у вас был такой неподвижный, что я даже испугался. Можно было подумать, что вы все еще не пробудились и говорите во сне.

— И все же, — сказал Горанфло, — какой бы дьявол в это дело ни влез, я уверен, что проснулся нынче утром в «Роге изобилия».

— Ну и что в этом удивительного?

— Как что удивительного? Ведь, по вашим сливам, в десять часов я ушел из «Рога изобилия».

— Да, но вы туда вернулись в три часа утра, и в качестве доказательства могу сказать, что вы оставили дверь открытой и я замерз.

— И я тоже, — сказал Горанфло. — Это я припоминаю.

— Вот видите! — подхватил Шико.

— Если только вы говорите правду…

— Как — если я говорю правду? Будьте уверены, куманек, мои слова — чистейшая правда. Спросите-ка у мэтра Бономе.

— У мэтра Бономе?

— Конечно, ведь это он открыл вам дверь. Должен вам заметить, что, вернувшись, вы просто раздувались от спеси, и я вам сказал: «Стыдитесь, куманек, спесь не приличествует человеку, особенно если этот человек — монах».

— И почему я так возгордился?

— Потому что ваша речь имела успех, потому что вас поздравляли и хвалили герцог де Гиз, кардинал и герцог Майеннский… Да продлит господь его дни, — добавил Шико, приподнимая шляпу.

— Теперь мне все понятно, — сказал Горанфло.

— Вот и отлично. Значит, вы признаете, что были на этом собрании? Черт побери, как это вы его называли? Постойте! Собрание святого Союза. Вот так.

Горанфло уронил голову на грудь и застонал.

— Я сомнамбула, — сказал он, — я давно уже это подозревал.

— Сомнамбула? — переспросил Шико. — А что это значит — сомнамбула?

— Это значит, господин Шико, — в моем теле дух господствует над плотью в такой степени, что, когда плоть спит, дух бодрствует и повелевает ею, а плоть, раз уж она спит, вынуждена повиноваться.

— Э, куманек, — сказал Шико, — все это сильно смахивает на колдовство. Если вы одержимы нечистой силой, признайтесь мне откровенно. Как это можно, чтобы человек во сне ходил, размахивал руками, говорил речи, поносящие короля, — и все это не просыпаясь! Клянусь святым чревом! По-моему, это противоестественно. Прочь, Вельзевул! Vade retro, Satanas!

И Шико отъехал в сторону.

— Значит, — сказал Горанфло, — и вы, и вы тоже меня покидаете, господин Шико. Tu quoque, Brute! Ай-яй-яй! Я никогда не думал, что вы на это способны.

И убитый горем монах попытался выжать из своей груди рыдание.

Столь великое отчаяние, которое казалось еще более безмерным оттого, что оно заключалось в этом пузатом теле, вызвало у Шико жалость.

— Ну-ка, — сказал он, — повтори, что ты мне говорил?

— Когда?

— Только что.

— Увы! Я ничего не помню, я с ума схожу, голова у меня битком набита, а желудок пуст. Наставьте меня на путь истинный, господин Шико!

— Ты мне говорил что-то о странствиях?

— Да, говорил, я сказал, что достопочтенный отец приор отправил меня постранствовать.

— В каком направлении? — осведомился Шико.

— В любом, куда я захочу, — ответил монах.

— И ты идешь?..

— Куда глаза глядят. — Горанфло воздел руки к небу. — Уповая на милость божью! Господин Шико, не оставьте меня в беде, ссудите меня парой экю на дорогу.

— Я сделаю лучше, — сказал Шико.

— Ну-ка, ну-ка, что вы сделаете?

— Как я вам сказал, я тоже путешествую.

— Правда, вы мне это говорили.

— Ну и вот, я беру вас с собой.

Горанфло недоверчиво посмотрел на Шико, это был взгляд человека, не смеющего верить в свалившееся на него счастье.

— Но при условии, что вы будете вести себя разумно, тогда я вам позволю оставаться закоренелым греховодником. Принимаете мое предложение?

— Принимаю ли я! Принимаю ли я!.. А хватит ли у нас денег на путешествие?

— Глядите сюда, — сказал Шико, вытаскивая длинный кошелек с приятно округлившимися боками.

Горанфло подпрыгнул от радости.

— Сколько? — спросил он.

— Сто пятьдесят пистолей.

— И куда мы направляемся?

— Это ты увидишь, кум.

— Когда мы позавтракаем?

— Сейчас же.

— Но на чем я поеду? — с беспокойством спросил Горанфло.

— Только не на моей лошади, клянусь телом Христовым. Ты ее раздавишь.