Миссия на Маврикий

На утреннем совете собравшиеся капитаны судов и старшие армейские офицеры обсуждали план вторжения, разработанный Джеком и полковником Китингом. Мольбы генерала Аберкромби и его штабных не спешить, были решительно отвергнуты адмиралом лично. Генерал выглядел удивленным и даже уязвленным, этот тучный пожилой джентльмен, набычась, взирал глазами навыкате как бы сквозь своих визави, не понимая – что случилось? Но после сорока пяти минут повторения своих замечаний он вынужден был сдаться под напором адмирала, и план был принят в практически неизменном виде, хотя и без особой радости. Через полчаса флагман с хорошим верхним бризом вышел в море и направился к северной оконечности Маврикия – к Флэт Айленд и пляжам за Порт-Луи.

Завоевание Маврикия началось ни шатко ни валко, полки совершали марши и контрмарши совершенно как по учебнику, радуя генеральские сердца на обоих сторонах, солдаты истекали потом, но не кровью. Высадка прошла гладко, без противодействия, и теперь перед генералом Декэном встала нерешаемая задача. Его многочисленные милицейские части оказались бесполезны – многие ополченцы успели прочитать плакаты Стивена и прокламации губернатора Фаркьюхара, и их куда больше волновало возрождение их задушенной торговли, чем судьбы империи Бонапарта. Ирландские подразделения оказались ненадежными, а регулярные французские полки были чересчур малочисленны – соотношение оказывалось пять к одному не в их пользу, флот же его был блокирован превосходящими силами и бездействовал.

Единственным, что оставалось французскому командующему, было пытаться сдерживать продвижение Аберкромби до тех пор, пока тот не оценит его сопротивление, как достойное и не предложит ему и его людям в Порт-Луи достаточно почетных условий капитуляции.

В этом он преуспел, Аберкромби особенно хвалил отступление двух его фланговых батальонов в ночь на вторник, отошедших в полном порядке с Тьер Руж и Длинной Горы, причем им дважды пришлось перестраивать фронт. «Вот это – настоящие солдаты!» – воскликнул генерал.

Пока совершались все эти ритуальные военные танцы, эмиссары сторон сновали туда-сюда, и, хотя Порт-Луи все еще номинально оставался французским, Стивен Мэтьюрин зашел в тамошний военный госпиталь без обычных маневров. Там он обнаружил сидящего на веранде Мак-Адама.

– Как наш пациент нынче утром? – спросил он.

– Ох, ночь прошла спокойно, благодаря вашей настойке, – удовлетворения в голосе Мак-Адама, однако, не ощущалось, – и с глазом чуть получше. А вот шея меня беспокоит – струпья, струпья и опять струпья, и сегодня выглядит так же жутко, как и до этого. И он во сне дергает повязку. Доктор Мартин предлагает зашить рану, стянув неповрежденную кожу вокруг.

– Мартин – дурак. А с артериальной стенкой мы что делать будем, а с отслоениями тканей? Вот и остается: чистые перевязки, успокаивающие и никакого беспокойства – дабы физическая сила организма присутствовала в изобилии. Как его настроение?

– Неплохо сегодня. И он спал с моего раннего обхода.

– Замечательно, замечательно. Тогда нам, конечно, не нужно его беспокоить: сон – лучшее лекарство для него. Я вернусь как-нибудь днем, приведу коммодора. У него письмо от леди Клонферт, доставленное с Мыса, и он хотел бы доставить его лично и сказать Клонферту, как флот оценил его героическое сопротивление на «Нереиде».

Мак-Адам фыркнул и скривился.

– Думаете, не стоит? – осведомился Стивен.

Мак-Адам почесался: у него не было ответа. Клонферт был очень странен в эти дни, он не разговаривал со своим врачом, не открывался ему более, а только молча слушал отдаленную канонаду час за часом.

– Пожалуй, было бы лучше, если б вы зашли за несколько минут до этого. Мы бы посмотрели на его состояние, и, если он не будет чересчур возбужден, коммодор мог бы с ним повидаться – великодушно согласился старый доктор.

И тут же, дабы скомпенсировать этот приступ доброты, брюзгливым голосом спросил:

– Ну что, ваш Великий Обри, чую, уже ступил на землю острова, как Господь во славе своей? Как там дела, не поведаете?

– В основном как и предполагалось. Мистер Фаркьюхар уже высадился с «Оттера» и, ручаюсь, капитуляцию подпишут еще до обеда.

Они поговорили о других раненых с «Нереиды»: некоторые шли на поправку, некоторые стояли на пороге смерти. Юный Хобсон, помощник штурмана, которого просто-таки кастрировало осколком в конце битвы, переступил этот порог нынче ночью, возможно, к лучшему. Стивен кивнул и некоторое время рассматривал двух играющих гекконов на стене, слегка прислушиваясь к Мак-Адаму, рассуждавшему о словах французского хирурга о «невозможности спасти пациента, если жизненные силы оставили его». После долгой паузы он произнес:

– Мак-Адам, вы знаете об этом аспекте медицины куда больше меня. Что бы вы сказали о пациенте, который не имеет ни ранений, ни вообще каких-то физических повреждений, но при этом утратил всякий интерес к жизни? Окружающий мир вызывает у него отвращение. Ну, скажем, школяр изучал Ливия, Ливий – его единственный интерес, его страсть. И вот на какой-то книге он споткнулся, он несет их домой и обнаруживает, что у него духу не хватает даже открыть ее. Ему уже неинтересны ни оставшиеся книги Ливия, ни какие-либо другие, он не смотрит на них, не открывает их. Скоро он обнаруживает, что физическое функционирование его организма ему также не интересно. Вы меня понимаете? В вашей практике встречались подобные случаи?

– Конечно встречались. Это не такая уж редкость, даже среди деятельных людей.

– И каков прогноз? Какова природа расстройства?

– Полагаю, можно начистоту?

– Именно.

– Что до природы, полагаю, он вдруг осознал пустоту вокруг себя, и тут же увяз в этом осознании, как в смоле. Иногда это осознание пустоты находит приступами, но, коль это не так, то, по моему опыту, духовная смерть неизбежна, а она предшествует физической лет на десять или около того. Ну, если повезет, можно его вытащить за х...

– Думаете, он еще способен к любви?

– Отношения между мужчиной и женщиной я склонен называть страстью, впрочем, зовите как хотите: желание, вожделение. Главное, загореться как следует. На ранних стадиях, – добавил Мак-Адам, глядя на гекконов, – можно какое-то время держаться на опиуме.

– Доброго дня, Мак-Адам.

Выйдя на улицу, где становилось все жарче, Стивен нагнал двух искалеченных подростков, одного – с ногой, ампутированной до колена, другого – с пустым рукавом, приколотым к груди булавкой – гардемаринов с «Нереиды».

– Мистер Ломакс, – крикнул он, – немедленно сядьте! Это просто сумасшествие, у вас же швы разойдутся! Сядьте сейчас же на этот камень, поднимите культю!

Бледный Ломакс, похожий на призрака, опираясь на костыль и на шею товарища, допрыгал до бордюрного камня напротив какого-то богатого дома, и уселся на него.

– Ну всего-то какая-то сотня ярдов осталась, сэр. Все наши с «Нереиды» уже там. От того угла можно видеть корабль – и мы взойдем на борт, как только поднимут флаг.

– Чушь, – заявил Стивен. Но, немного поразмыслив, он постучался в дом, чуть позже он вышел оттуда со стулом, подушкой и двумя здоровыми обеспокоенными неграми. Ломакса аккуратно устроили на стуле и негры отнесли его к повороту дороги, откуда небольшая группа ходячих выздоравливающих смотрела на свой фрегат, стоящий среди плотной группы «компанейцев», купеческих судов и военных кораблей в бухте Порт-Луи. Энтузиазм этой группы постепенно охватил и его самого.

– Мистер Йо, – обратился он к лейтенанту с огромной повязкой, скрывающей большую часть лица, – вы бы могли оказать мне немалую услугу, будьте любезны. Мне пришлось оставить у вас на борту довольно ценную подушечку, и я был бы весьма признателен, если бы, взойдя на борт, вы организовали тщательнейший ее поиск. Я уже говорил об этом адмиралу и коммодору, но...

Его слова утонули в радостном крике откуда-то справа. Крик распространялся, становился громче: французский флаг над крепостью дрогнул и пошел вниз. Когда же на смену ему взвился «Юнион Джек», казалось, что громкость победного клича удвоилась. Команда «Нереиды» тоже закричала, тонкими слабыми голосами, совершенно потонувшими в залпах артиллерии и, затем, в басовитых раскатах громового флотского салюта.