Реликвии тамплиеров

— А как…

— Мы с Жилем перетащили тебя обратно в баркас. Собирались, правда, там и оставить, да и Vassileiaбыла не против, но ты вдруг пришел в себя и даже взобрался по трапу на борт.

— Спасибо.

— К твоим услугам. А теперь не зайдешь ли ко мне в каюту? Думаю, винные пары уже несколько рассеялись.

Жиль сидел за капитанским столом, и я с радостью обнаружил, что лицо у него зеленоватое.

— Как вы себя чувствуете, мастер де Пейроль? — осведомился я самым невинным тоном.

— Свеж и полон сил, как молодой жеребенок, мой милый мастер Онфорд.

— Именно так вы и выглядите.

— Хватит, ребята. Потом сравните тяжесть своего похмелья. А пока выпейте вот это. — Капитан налил нам по бокалу темного вина из старого глиняного кувшина. — Это отличная выпивка, — добавил он успокаивающе. — Давайте глотайте. Нам многое предстоит сделать, и мне нужно, чтобы головы у вас были ясные.

Вино и в самом деле оказалось отличным, и как только тошнота отступила, я снова ощутил себя живым и здоровым.

— Не следует слишком здесь задерживаться, как бы это ни было приятно, — заговорил капитан. — В селении к нам пока что просто пылают любовью, и сегодня мы займемся торговыми делами, так что они полюбят нас еще сильнее. Но если кто-то допьется до того, что ущипнет не ту попку, не говоря уже о том, чтобы завалить чью-то дочь, они нас тут же отсюда вышибут. Эти люди добры, но умеют быть суровыми и твердыми, как камни их земли, и много поколений жили под властью нам подобных. Так что сделаем то, ради чего сюда прибыли, и смоемся — если возможно, сегодня же, но, скорее, завтра. Однако, — тут он налил себе еще немного вина, — есть одно затруднение.

— Да-да, — кивнул Жиль. — Скажи ему.

— Пока ты отсыпался под столом, Петрок, староста селения явился на борт, дабы засвидетельствовать свое почтение леди Элени. И между прочим обронил, что слыхал еще об одном франкском лорде — Господь просто благословил Коскино визитерами! — который прибыл за день до нас, пристав к другой стороне острова, и разместился там в городе. Мы вежливо осведомились, как зовут этого лорда. Имени его он не знал, но сообщил, что городские ребятишки окрестили его Полифемом. И мы уставились друг на друга в полном недоумении, можешь мне поверить. «И почему же, — осведомились мы, — его так обозвали?» «Ну, — ответил он, — этот лорд выглядит довольно пугающе». Петрок, ты у нас человек ученый — кто такой Полифем?

Я задумался. Я читал разные отрывки из древних авторов, а Адрик особенно гордился старинным списком поэм Гомера — потрепанной и всеми забытой рукописью, которую только он да я и разворачивали. Я прочел некоторые куски из разных мест — про стены Трои, про Ахилла и его непристойные отношения с другим малым, обо всяких убийствах, о долгом путешествии Одиссея. О разных приключениях, о водоворотах, ведьмах, нимфах и о гиганте по имени Полифем, который жил в пещере и…

— У этого человека один глаз?

Оба мрачно кивнули в ответ. И ясное утро тут же превратилось в угрюмый день. Я почувствовал, как тело покрылось холодным потом, но тут вспыхнула ярость.

— Очень хорошо.

— И впрямь, просто отлично, — согласился Жиль. — Это означает, что у него есть корабль, и быстроходный к тому же, раз он обогнал нас. Он, наверное, кучу лошадей загнал, пересекая Италию. А теперь уверен в своих силах. И скоро проявит себя.

— Вот и пускай проявляет, — сказал я.

Жиль и капитан удивленно обернулись ко мне.

Анна точила свой меч. Димитрий крутил точильный камень, но к клинку она не позволила бы прикоснуться никому. Меч был небольшой, обоюдоострый, постепенно заострявшийся к угрожающе суживающемуся кончику. Я не видел его обнаженным с самого Бордо, где она распорола им горло наемнику Бенно.

— Этот черкесский клинок называется «кама», — сказала Анна. — Подарок моего учителя фехтования. Я умею драться длинным мечом, но мне никогда не попадался достаточно легкий. Черкесы все еще куют свои мечи на римский манер — короткими, так что когда он со мной, я чувствую себя ближе к собственным предкам.

Удовлетворенная наконец остротой лезвия, она протерла изукрашенный клинок промасленной тряпкой, так что волнистые узоры булатной стали заструились в лучах солнца, как чистейшая вода. Я же отдал точить свой меч Димитрию — никогда не был особенно взыскателен и не стремился к совершенству.

— Дай-ка мне, — вмешалась Анна. Оружейник протянул ей мой клинок. — Хорошее лезвие.

Я кивнул. Жиль подобрал его для меня, достав из какого-то таинственного уголка в трюме однажды утром, когда мы подходили к Бордо. Клинок был немного короче обычного, широкий у рукояти и суживающийся к концу.

— Это нынешний стиль такой, — пояснил он мне. — Видишь: им можно и рубить, и колоть, и просто резать. Ты привык к ножу, к кинжалу, так что этот подойдет тебе больше, чем какой-нибудь грубый тесак или секач. У меня такой же, у капитана тоже. Пусть он хорошо тебе служит. — Я попробовал, как меч лежит в руке. Крестовина представляла собой перевернутый полумесяц, рукоять оплетала крученая проволока, а стальная головка была в форме восьмигранной сферы, заостренной, как лесной орех, и каждую ее грань украшала насечка в виде серебряного цветка. Вчера вечером мне очень нравилось ходить с этим мечом на перевязи. Он был красив, но предназначен для конкретного дела. Он уже помог мне убить одного человека, и, вероятно, очень скоро я вновь обращусь к его услугам.

— Это французский меч, — пожал я плечами. — Кажется, новомодный образец.

— И кажется, — она явно меня передразнивала, чуть приподняв брови, — ты умеешь с ним обращаться.

Я действительно умел — в определенной мере. К нынешнему времени я уже много часов провел в фехтовальных игрищах, которые Димитрий устраивал в любой погожий день. Некоторые из нас и в самом деле являлись опытными бойцами, другие просто яростными и дикими. У них было чему поучиться. Павлос, обучавшийся у варягов, мог, вероятно, срубить усы пролетающему мотыльку; он научил меня многим тонкостям работы кистью и всем позициям. От Хорста, с другой стороны, я научился засаживать противнику в лицо головкой рукояти, одновременно пиная его коленом в яйца. И уже знал, что чувствуешь, когда убиваешь человека. В этом печальном смысле по крайней мере я был ровней любому на борту и даже женщине, которая сейчас точила мой клинок, высекая искры.

— Ну, это как посмотреть, — ответил я ей.

Через полчаса мы должны были сойти на берег и отправиться процессией к гробнице святой. Это будет наш разведочный поход. Потом, позже, мы вернемся и сделаем то, для чего сюда прибыли. А пока нарядились в лучшие одежды. Анна забрала волосы в золотую сетку и надела то самое платье, которое я видел на ней в Бордо. Я же вырядился в лучшие венецианские шелка и, надеюсь, отдал им должное: Димитрий здорово повозился с иголкой и ниткой, и кому бы они раньше ни принадлежали, теперь сидели на мне так, словно их кроил императорский портной. Я забрал свой меч, наточенный так, что им можно было бриться. Он с шорохом опустился в ножны. Собственный клинок Анна хорошо спрятала: зачем это благородной даме идти в гробницу вооруженной? Да и всем нам, коли на то пошло. У меня внутри была какая-то пустота, но не от страха.

Анна наблюдала за мной.

— Что-то ты нынче захандрил с утра, — сказала она. — Отчего это?

Я пробормотал что-то насчет угрызений совести.

— Такая у нас теперь работа! — резко возразила она. — Или ты вдруг уверовал в эту святую Тулу?

— Нет, но…

— Но старые привычки умирают трудно, не так ли? Ну вот и пусть умирают. Эти люди… это мой народ, Петрок! Они полны жизни, переполнены ею. А ты волнуешься из-за того, что мы украдем у них нечто мертвое. Знаешь, когда мне рассказали, как франки разграбили Византию и украли все священные реликвии, я была просто счастлива. Всегда ненавидела священников и все их заклинания и молитвы, а больше всего — эти вот древние кости. Они держат нас во тьме. Ничего такого уж скверного мы не делаем — просто освобождаем этих людей от необходимости поклоняться древнему трупу.