Македонский Лев

— Это — земля для мужчин, — сказал Аттал, когда они держали путь вверх по Пиерийским горам, плотно закутавшись в плащи от беспощадного ветра северной осени.

— Мужчинам нужны жены и дети, — сказал Филипп. — Детям необходимо образование. Крестьянам нужно возделывать землю в мире. Македония — богатая страна, с лучшим лесом во всей Греции. Страна должна преумножать свои обильные богатства. Но она этого не делает. Потому что мужчины должны стать воинами, и позабыть о земле и ее богатствах. Должен же быть более разумный путь.

— Возможно, однажды ты станешь Царем, — мягко сказал Аттал. — Великим Царем, быть может. Тогда ты сможешь покорить иллирийцев с фракийцами и увидеть, как воплотятся твои мечты.

— Я не хочу быть Царем, — сказал Филипп. И вдруг улыбнулся. — И не забудь доложить об этом Птолемею!

Пелла, Македония, 371й год до Н.Э.

Пелла была растущим городом. Отец Филиппа, Аминта, много потратил на то, чтобы с юга ему выслали архитекторов, которые спланировали широкие улицы и храмы, а также расширили дворец. Богатейшая македонская знать также желала перебраться в столицу, выстраивая себе дома на близлежащих холмах и жилища поскромнее для своей прислуги. Этот наплыв новых поселенцев потянул за собой торговцев и купцов, и город прямо-таки расцвел.

Филипп стоял у окна своей дворцовой спальни, обозревая торговую площадь за высокими стенами сада. До него доносились крики по традиции торгующихся лавочников, и он всей душой желал выйти из гнетущего дворца и смешаться с толпой.

Но не тут-то было. Птолемей дал ясно понять, что не хочет упускать своих юных племянников из поля зрения, заявив, что озабочен их безопасностью. Это удивило Филиппа, потому что дядя не беспокоился так о собственном сыне, Архелае, который мог ездить верхом, охотиться и посещать шлюх когда только заблагорассудится. Филиппу Архелай не понравился и — несмотря на совет Пармениона — он не мог даже попытаться расположить неприятного парня к себе.

Архелай был более молодой копией отца: тот же крючковатый нос, тот же искривленный рот и острый подбородок.

Филиппу тяжело было оставаться вежливым со своим дядей-душегубом без того, чтобы унизить себя перед наследником престола. Он высказал это своему брату Пердикке, пока тот лежал на одре болезни.

— В попытках одолеть его будет мало толку, — прошептал Пердикка, тратя немало сил на слова. — Архелай — свинья; любую неудавшуюся попытку он будет расценивать как знак слабости и не преминет этим воспользоваться. Я ненавижу его. Знаешь, что он мне сказал прошлой весной? Сказал, что даже если Птолемей оставит меня в живых, первым приказом, который он отдаст после своей коронации, будет мой смертный приговор.

— Мы можем бежать из страны, — сказал Филипп. — Тебе почти семнадцать. Ты можешь стать наемником, а я — твоим помощником. Мы могли бы собрать войско и вернуться назад.

— Мечтай дальше, братец. Мне никак не одолеть эту лихорадку. Я слаб как двухдневный жеребенок. — Он закашлялся, и Филипп дал ему винный кубок, наполненный водой. Пердикка приподнялся на одном локте и попил. В отличие от своего темноволосого, почти иссиня-черного брата, Пердикка был золотоволос, и до болезни люди поражались его красоте. Но теперь его кожа была туго натянута, а цвет лица бледен и нездоров. Его покрасневшие глаза смотрели уныло и тускло, губы посинели от чахотки. Филипп отвернулся. Пердикка умирал.

Филипп посидел немного с братом и ушел обратно в свои покои. Ему оставили еду на серебряных блюдах, но он не был голоден. Он скверно чувствовал себя в это утро и блевал примерно час, до тех пор, пока из него не стала выходить одна лишь желтая жижа. Тогда он выпил немного воды и лег на свою кушетку. Его разбудило тявканье со стороны сада, и ему вспомнилось, что охотничья собака, Берия, недавно принесла приплод. Сев в постели, он завернул остывшее мясо из своего ужина в льняную тряпку и отнес его в сад, где посидел немного, играя с черными щенятами и кормя их кусками пищи. Они крутились вокруг него, облизывая и мягко покусывая. Это подняло ему настроение, и он вернулся в свои покои. Пришел слуга собрать посуду. Это был вежливый старик по имени Гермон, белобородый, с острыми голубыми глазами под густыми бровями.

— Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше, молодой господин?

— Да, спасибо.

— Это хорошо, господин. Не желаешь ли немного сладких медовых печений? Только что из печи.

— Нет, Гермон. Думаю, я теперь посплю. Доброй ночи.

Сон Филиппа был неспокоен, и дважды он просыпался среди ночи. Собаки выли на луну, и свистящий ветер колыхал ставни. Наконец вой ему надоел, он накинул на плечи плащ и вышел в сад. Его комната была худшей во дворце: расположена близко к псарне и обращена на север, в стороне от солнечного света, но зато — отличная добыча для лютых северных ветров зимы. В саду было холодно, цветы — бесцветны и эфемерны в лунном свете. Филипп нашел Берию у стены, она сидела и выла высоким, душераздирающим воем. Вокруг нее лежали тела ее шести щенят, черные и безжизненные. Филипп опустился перед ними на колени; земля пропиталась их рвотой. Взяв Берию за холку, он оттащил ее от маленьких трупов, потом сел, прижав ее большую черную голову к своей груди, почесывая ей за ушами. Она жалобно скулила и рвалась назад к своим детям.

— Их больше нет, милая, — сказал он ей. — Пойдем со мной; будем вместе, ты и я.

Мастифф последовала за ним наверх, но у окна остановилась и вновь завыла. Филипп обнял ее за холку и позволил ей вытянуться в постели. Потом лег рядом, обхватив рукой, и она уснула, положа голову ему на грудь.

Лежа там без сна, он вспомнил кусочки еды, которые скормил щенкам.

И подумал о вежливом старом Гермоне со светлыми голубыми глазами…

Филипп бодрствовал всю ночь, и гнев в нем побеждал его же страх. Яд был не новым средством для уничтожения врагов, но почему не прибегнуть к вековому методу? Клинок подосланного убийцы — он надежен и остер. Ответ был прост; Птолемей не популярен среди воинов, потому что потерпел поражение от Бардилла на западе и от Котиса, Царя Фракии, на востоке. Единственного успеха он достиг только в боях со слабыми пеонийцами на севере.

Филипп знал, что, как и все Цари, Птолемей правил с согласия уважаемых людей. Богатая македонская знать желала в правители человека, который преумножил бы их удачи; они хотели Царя, который принес бы им славу. Что еще в жизни могло быть важнее для воинственного народа? И теперь они не готовы были больше терпеть, казалось, бесконечные — и очевидные — убийства потенциальных конкурентов. Поэтому Птолемей пытался плести свои интриги осторожнее.

Вдруг Филипп подумал о Пердикке. Ну конечно! Его тоже медленно отравляли.

Но что же делать? Кому доверять? Ответ на второй вопрос был проще, чем на первый. Доверять нельзя никому. Поднявшись с постели, он прокрался через комнату, опасаясь разбудить мастиффа. Выйдя в коридор, он тихо прошел через дворец, вниз по винтовой лестнице в кухню; там было мясо и фрукты, и он сперва наелся. Потом набрал небольшой узелок провизии и осторожно пробрался к покоям Пердикки. Его брат спал, и он разбудил его, мягко стиснув рукой плечо парня.

— Что такое? — спросил Пердикка.

— Я принес тебе немного поесть.

— Я не голоден, брат. Дай поспать.

— Послушай меня! — резко зашептал Филипп. — Тебя отравляют!

Пердикка заморгал, и Филипп рассказал ему о мертвых щенках. — Их могло убить что угодно, — утомленно произнес Пердикка. — Такое всё время случается.

— Возможно, ты прав, — прошептал Филипп. — Но если так, то ты ничего не потеряешь, если сыграешь в игру. А если нет, то твоя жизнь будет спасена.

Он помог Пердикке сесть и стал ждать, пока его брат медленно ел маленький кусок ветчины с сыром.

— Дай немного воды, — попросил Пердикка. Филипп наполнил кубок из кувшина на стоявшем рядом столе… и остановился. Подойдя к окну, он выплеснул воду из кубка и из кувшина.