Безымянное семейство (с иллюстрациями)

Нескольких минут было достаточно, чтобы причалить, и той и другой стороне пришлось готовиться к рукопашной.

Жан отдавал команды под градом пуль, сыпавшихся столь же часто, как и картечь.

— Спрячьтесь в укрытие! — крикнул ему Винсент Годж.

— Мне — спрятаться? — ответил он с вызовом.

И зычным голосом крикнул осаждавшим, собиравшимся уже спрыгнуть на берег:

— Я — Жан Безымянный!

Услышав это имя, все остолбенели: солдаты королевской армии были уверены, что Жан Безымянный расстрелян в крепости Фронтенак.

И тут, кинувшись к передним лодкам, Жан выкрикнул:

— Вперед, «синие колпаки»!.. Вперед на красные мундиры!

Этот призыв подействовал мгновенно. Первые из высадившихся на остров были оттеснены. Некоторые из них попадали в воду, их унесло течением к водопаду. Патриоты, выйдя из укрытий в скалах, рассыпались по берегу и стали сражаться с такой отвагой, что перевес поначалу оказался на их стороне. Был даже момент, когда плоскодонкам пришлось дать задний ход, но к ним на помощь подоспели другие. Несколько сотен людей все-таки высадились на берег; численность одержала верх над храбростью.

Защитники принуждены были оставить побережье. Противнику был нанесен значительный урон, но и сами они понесли большие потери.

Пали под пулями и были прикончены не знавшими пощады разъяренными волонтерами Том Арше, Пьер и Мишель. Уильям Клерк и Андре Фарран, раненые и нанесшие раны солдатам, были взяты в плен. Если бы не вмешательство одного офицера, их постигла бы участь фермера и двух его сыновей, но полковник Макнаб приказал по возможности не трогать главарей: правительству было нужно, чтобы они предстали перед военным судом Квебека или Монреаля. Вот этому предписанию и были обязаны Клерк и Фарран тем, что спаслись от расправы.

Впрочем, сопротивление при намного уступавшей численности было невозможно. И отчаянно сражавшиеся «синие колпаки», и махоганы, защищавшиеся с хладнокровным мужеством и тем презрением к смерти, которое отличает этих индейцев, вынуждены были бежать через кустарники, пробираясь от одного укрытия к другому, теснимые с флангов, настигаемые с тыла. Каким-то чудом Лионель, которого уже сто раз могли убить, и сам мэтр Ник спаслись от пуль. Что касается гуронов, то многим из них уже никогда не доведется вернуться к своим вигвамам в Вальгатте.

Добравшись до дома де Водреля, мэтр Ник решил уговорить Клару сесть в одну из лодок, которая перевезла бы ее в Шлоссер.

— Пока мой отец будет на острове, — сказала она, — я его не оставлю!

Да, она не хотела покинуть отца, но также, быть может, и Жана, хотя знала, что он возвратился лишь для того, чтобы умереть.

В пять часов вечера де Водрель понял, что сопротивление нескольким сотням осаждавших, овладевшим большей частью острова, уже бессмысленно. Уцелевшие повстанцы еще могли спасти жизнь, укрывшись на правом берегу Ниагары.

Однако де Водрель едва мог держаться на ногах, хватит ли у него сил добраться до дома, где его ждет дочь, и сесть с нею на судно?

Винсент Годж попытался вести его. Но на полпути пуля поразила де Водреля прямо в грудь, и он успел лишь прошептать: «Моя дочь!.. Годж! Моя дочь!»

Подоспевший к ним Жан услышал это.

— Спасите Клару! — крикнул он Винсенту Годжу.

При этом возгласе на него кинулись человек десять волонтеров — они узнали его. Схватить знаменитого Жана Безымянного, доставить его живым в лагерь Чиппевы — какая это была бы для них удача!

Сделав последнее усилие, Жан повалил двоих волонтеров, попытавшихся схватить его, и исчез, преследуемый выстрелами, которые не достигли цели.

Что касается Винсента Годжа, то он, тяжело раненный, был взят в плен прямо возле тела де Водреля.

Куда же направился Жан Безымянный? Неужели он захотел остаться в живых после того, как лучшие патриоты погибли или оказались в руках солдат королевской армии?

Нет! Но ведь последним словом де Водреля было имя дочери...

Что ж! Раз Винсент Годж уже не мог ее спасти, ее спасет он, он уговорит ее бежать, проводит до судна, отплывающего к американскому берегу, и вернется к товарищам, которые еще сражаются.

Клара де Водрель стояла совсем одна перед домом, прислушиваясь к шуму битвы, — яростные крики, громкие стоны доносились до нее вперемешку с ружейной пальбой.

Звуки эти приближались вместе со становившимися все более яркими вспышками выстрелов.

Уже человек пятьдесят повстанцев, по большей части раненых, попрыгали в лодки, направившиеся к деревне Шлоссер.

Оставался только пароходик «Каролина», уже переполненный до отказа беглецами, намеревавшимися переплыть Ниагару.

Внезапно, перепачканный кровью — кровью королевских солдат, появился Жан, живой и невредимый, несмотря на то, что тщетно искал себе смерти и сто раз принес ее сам.

Клара кинулась к нему.

— А где отец?

— Он умер.

Жан ответил без обиняков, не щадя ее: надо было, чтобы Клара согласилась покинуть остров.

Он подхватил потерявшую сознание девушку на руки в тот момент, когда волонтеры уже окружили дом, чтобы не дать ей бежать. В несколько прыжков он достиг со своей ношей «Каролины», взбежал на палубу, осторожно положил девушку, выпрямился и сказал: «Прощай, Клара!»

Потом ступил на трап парохода, чтобы сбежать на берег.

Но спрыгнуть на землю Жан не успел: его настигли две пули. Он рухнул навзничь на палубу «Каролины», а пароход вместе с ним, набирая скорость, стал удаляться от берега.

При свете ружейных вспышек волонтеры узнали Жана, которого они искали по всему острову; воздух огласился их радостными криками: «Убит! Жан Безымянный убит!»

При этих возгласах Клара очнулась и подняла голову. «Он умер!» — прошептала она, подползая к Жану.

Через несколько минут «Каролина» причалила к пристани Шлоссера. Здесь беглецы могли считать себя в безопасности под покровительством федеральных властей.

Некоторые из них сразу сошли на берег; но так как единственная гостиница в деревне была переполнена и надо было пройти три мили вдоль берега, чтобы добраться до постоялого двора в Ниагара-Фолсе, большинство предпочло остаться на пароходе.

Было восемь часов вечера.

Распростертый на палубе Жан еще слабо дышал. Клара, сидя рядом, держала его голову у себя на коленях, что-то говорила ему. Он не отвечал... Быть может, он уже не слышал ее?

Клара растерянно огляделась. Где ей искать помощи в такой неразберихе, в деревне, заполненной беженцами, забитой ранеными, которым не хватало ни докторов, ни лекарств?

Вся прошлая жизнь пронеслась перед глазами Клары. Ее отец убит в борьбе за национальное дело... Тот, кого она любит, умирает у нее на руках после того, как сражался до последней минуты. Теперь она была одна на всем свете, без семьи, без отечества, без надежды...

Укрыв Жана солдатским плащом, чтобы защитить его от пронизывающего холода, Клара прислушивалась, склоняясь к нему, бьется ли еще его сердце, слетает ли еще с губ дыхание.

Вдали, с противоположной стороны реки, раздавались последние выстрелы, яркие вспышки которых мелькали между деревьями острова Нейви. Наконец все стихло и ниагарская долина забылась в тяжком сне.

Девушка невольно прошептала имя отца, а также имя Жана: быть может, молодой патриот умрет от ран с мыслью, что и по ту сторону могилы его будет преследовать злая людская молва. И она стала молиться за обоих.

Вдруг Жан вздрогнул, сердце его забилось сильнее. Клара окликнула его по имени...

Но Жан не ответил.

Так протекли два часа. На борту «Каролины» все спали. Ни звука не доносилось ни из кают, ни с палубы. Клара одна бодрствовала здесь, как сестра милосердия у изголовья умирающего.

Ночь была непроглядно темной. Над рекой нависали облака. Длинные полосы тумана цеплялись за деревья, ветки которых, покрытие инеем, причудливо преломлялись, отражаясь в воде у берега.