Александр Македонский. Пески Амона

— Барсина.

Это было невозможно, но, тем не менее, он стоял за спиной, так близко, что она ощущала его дыхание.

— Мне приснилось, не знаю когда, — проговорил он еле слышно, — что ты подарила мне свою любовь, что я ласкал твое тело, а ты с нежностью принимала мои ласки. А когда я проснулся, то нашел в постели вот это. — Он выронил в воду голубой виссоновый платок, который поглотили волны. — Это твой?

— Это был не сон, — не оборачиваясь, ответила Барсина. — Я пришла, потому что слышала, как ты кричал от боли, и села рядом с тобой. Ты обнял меня с необоримой силой, и я не могла тебя оттолкнуть.

Александр взял ее за талию и повернул к себе. Лунный свет омывал ее лицо белым, как слоновая кость, цветом и мерцал в тенистой глубине ее взгляда.

— А теперь можешь, Барсина. Теперь можешь оттолкнуть меня, когда я прошу заключить меня в твои объятия.

За несколько месяцев я перенес всевозможные муки, я забыл мысли своей юности, я достиг дна всех бездн, я забыл, что у меня было детство, что у меня были отец и мать. Пламя войны опалило мне сердце, и я живу, ежеминутно видя рядом смерть, но ей не удается поразить меня. В эти мгновения я ощущаю, что значит быть бессмертным, и это чувство наполняет меня тревогой и страхом. Не отталкивай меня, Барсина, когда мои руки гладят твое лицо, не отказывай мне в твоем тепле, в твоих объятиях.

Его тело напоминало поле боя: ни один участок его кожи не был свободен от царапин, рубцов, ссадин. Только лицо чудом оставалось нетронутым, и длинные мягкие волосы, ниспадая на плечи, обрамляли его с выразительной и печальной грацией.

— Полюби меня, Барсина, — проговорил Александр, привлекая ее к себе и прижимая к груди.

Луна скрылась за плывущими на запад облаками, и он страстно поцеловал желанную женщину. Барсина ответила на поцелуй, как будто ее вдруг охватило пламя пожара, но в то же мгновение ощутила в глубине сердца укол тревожного отчаяния.

Как только царь оказался в состоянии сесть на коня, войско пустилось дальше, в направлении пустыни. Через шесть дней они достигли города Пелусия — входа в Египет на восточной окраине дельты Нила. Персидский правитель, зная, что оказался в совершенной изоляции, проявил покорность и передал в руки Александра территорию и царскую сокровищницу.

— Египет! — воскликнул Пердикка, озирая с крепостной башни расстилавшиеся перед ним, сколько хватало глаз, просторы, ленивые воды реки, колышущийся папирус вдоль дамб у каналов, пальмы, увешанные финиками, уже крупными, как грецкие орехи.

— Не верится, что все это на самом деле, — сказал Леоннат. — Я думал, что это сказки старого Леонида.

Девушка в черном парике и с накрашенными глазами, в льняных одеждах, таких облегающих, что она казалась голой, принесла молодым завоевателям пальмового вина и сластей.

— Ты все так же уверен, что терпеть не можешь египтян? — спросил Александр Птолемея, который не отрывал восхищенного взгляда от красавицы.

— Уже нет, — ответил тот.

— Посмотрите, посмотрите-ка, там, на середине реки! Что это за чудища? — вдруг закричал Леоннат, указывая на бурлящую воду и чешуйчатые спины, что на несколько мгновений сверкнули на солнце, прежде чем снова исчезнуть.

— Крокодилы, — объяснил толмач, грек из Навкратиса по имени Аристосен. — Они тут повсюду, не забывайте: купаться в этих водах крайне опасно. Соблюдайте осторожность, а иначе…

— А вон там? Посмотрите! — снова закричал Леоннат. — Как огромные свиньи!

— Гиппопотамы — так зовем их мы, греки, — снова объяснил толмач.

— «Речные кони», — перевел Александр. — Клянусь Зевсом, Букефал был бы оскорблен, узнай он, что этих зверей тоже зовут «конями».

— Это только так говорится, — ответил толмач. — Они не опасны, так как питаются травой и водорослями, но своей массой могут перевернуть лодку, а упавшие в воду легко становятся добычей крокодилов.

— Опасная страна, — заметил Селевк, который до сего момента восхищался молча. — И что теперь ты думаешь делать? — спросил он, обернувшись к Александру.

— Не знаю. Наверное, нас примут хорошо, если мы сумеем понять здешний народ. У меня сложилось впечатление, что в этих краях живут люди вежливые и ученые, но очень высокомерные.

— Это так, — подтвердил Евмен. — Египет никогда не терпел иноземных владык, а персы этого так и не поняли: они всегда ставили своего правителя с наемниками в Пелусии, что вызывало все новые и новые восстания, которые персы топили в крови.

— А почему с нами они должны вести себя иначе? — спросил Селевк.

— Они могли бы вести себя по-другому и с персами, если бы Великий Царь не заставил их признать себя фараоном Египта. В некотором смысле это вопрос формы.

— Вопрос… формы? — повторил Птолемей.

— Да, — подтвердил Евмен, — формы. Народ, живущий для богов и ради жизни после смерти, тратящий огромные богатства только на ввоз фимиама, чтобы курить его в храмах, несомненно придает большое значение форме.

— Надеюсь, ты прав, — согласился Александр. — Во всяком случае, мы это скоро узнаем. Завтра должен прибыть наш флот, после чего мы поднимемся по Нилу до Мемфиса, здешней столицы.

Через два дня корабли Неарха и Гефестиона бросили якорь в устье восточной протоки Дельты, и царь с товарищами отправились по Нилу до Гелиополиса, а потом до Мемфиса, в то время как войско следовало по суше.

Они проплыли по великой реке мимо пирамид, что алмазами сверкали на стоявшем в зените солнце, мимо гигантского сфинкса, тысячелетиями охранявшего сон великих фараонов.

— Согласно Геродоту, тридцать тысяч человек потратили тридцать лет, чтобы построить его, — объяснил Аристосен.

— Думаешь, это правда? — спросил Александр.

— Полагаю, да, хотя в этой стране рассказывают сказок больше, чем в любой другой части света, — просто потому, что нигде их не копили столько лет.

— А это правда, что в восточной пустыне водятся крылатые змеи? — снова спросил Александр.

— Не знаю, — ответил толмач. — Я никогда туда не ходил, однако, это наверняка одно из самых негостеприимных мест на земле. Но смотри, мы приближаемся к пристани. Эти, впереди, с выбритыми головами, — жрецы храма Зевса-Амона. Обращайся с ними уважительно и сможешь избежать многих неприятностей и большой крови.

Едва ступив на берег, Александр подошел к жрецам и почтительно попросил провести его в храм, чтобы воздать почести богу.

Жрецы переглянулись и вполголоса обменялись несколькими словами, после чего ответили вежливым поклоном и повели процессию к величественному святилищу, где затянули религиозный гимн, аккомпанируя себе на флейтах и арфах. Подойдя к помещению с колоннами, жрецы расступились веером, словно приглашая Александра войти, и он вошел один.

Солнечные лучи, проникавшие через окошко в потолке, пронизывали облако фимиама, поднимавшееся из установленной в центре золотой курильницы, но остальное пространство святилища еле различалось в темноте. На гранитном пьедестале возвышалась статуя бога с бараньей головой, рубиновыми глазами и золочеными рогами. Храм казался совершенно пустынным, и в полуденной тишине гомон голосов, доносившихся снаружи, словно терялся в чаще колонн, поддерживающих кедровый потолок.

Вдруг статуя как будто пошевелилась: рубиновые глаза сверкнули, словно ожившие от таинственного внутреннего света, и в огромном колонном зале раздался низкий вибрирующий голос:

— Последнему законному монарху этой страны двадцать лет назад пришлось удалиться в пустыню, чтобы никогда не вернуться. Возможно, ты его сын, который, говорят, родился вдалеке от Нила и которого мы ждем уже много лет?

В этот момент Александр понял все, что слышал про Египет и про дух его народа, и твердым голосом ответил:

— Да, это я.

— Если это ты, — снова заговорил голос, — докажи это.

— Как? — спросил царь.

— Только сам бог Амон может признать в тебе сына, но он вещает лишь через Сивский оракул, стоящий в самом сердце пустыни. Туда ты и должен пойти.